быть может, 
поймут, что я был прав". Семью! Он скрежетал зубами, думая о Метте, от которой 
не получал ни 
строчки. "Все равно! Я стал находить радости во многом другом, и весь мой 
теплород уйдет в 
искусство". А когда Шуфф написал ему, что он слишком большой оптимист, Гоген с 
горячностью 
отозвался:
       "Да, я оптимист, но Вы ошибаетесь, если думаете, что мой оптимизм 
касается денег. Тут я 
не строю себе иллюзий, но я столько из-за этого выстрадал, что самая малость 
уже 
много для 
меня, однако я воспользуюсь деньгами не для баловства и отдыха, а, наоборот, 
чтобы 
подготовиться к главной битве, потому что пока еще я веду малую борьбу в 
искусстве. Я пойду в 
атаку не раньше, чем у меня в руках будут все необходимые средства. Я чувствую, 

что способен 
на гораздо большее, и гордо заявляю: "Увидите!" Спросите у Писсарро, считает ли 

он меня 
одаренным. Гигиена и половая жизнь. Если это налажено и ты работаешь, ни от 
кого 
не завися, ты 
не пропадешь.
       Я так и вижу, как Вы, добродетельный Шуфф, широко открыли глаза, читая 
эти 
рискованные слова. Успокойтесь, хорошенько ешьте, хорошенько совокупляйтесь, 
работайте в 
том же духе, и Вы умрете счастливым.
       Нежный привет всей Вашей маленькой семье от любящего Вас великого 
безумца".
       Радужные перспективы подстегивали Гогена. Он сам первый применял на 
практике 
советы, которые давал Шуффу. Проработав целый день без передышки, по вечерам он 

увлекал 
Винсента в кафе или публичный дом. "Мы изнурены", - писал Ван Гог брату. Но он 
ошибался: 
Гоген чувствовал себя превосходно.
       Он беззаботно излагал Винсенту свои планы - как он переедет в Брюссель 
или на 
Мартинику, не замечая, какое горе причиняет другу. Ван Гог все свои надежды 
возложил на 
Южную мастерскую. Если Гоген уедет, это будет крах! Он снова окажется в 
зловещем 
одиночестве, окружающий мир потеряет свой "успокаивающий, привычный облик", и 
по 
дому с 
желтым фасадом опять начнет бродить призрак безумного художника Гуго ван дер 
Гуса. "Я дух 
святой. Я - здрав душой!" - написал Винсент на стене своей комнаты. Гоген 
считал, что живет в 
Провансе только временно. К тому же Арль ему не нравился, и он этого не скрывал.
 
"Самая 
дрянная дыра на Юге". Все здесь "мелко, пошло - пейзаж и люди".
       Винсент с трудом переносил эти выпады - сдерживая нетерпение, глухо 
раздражаясь. 
"Мартиника! Брюссель!" "Неужели Гоген не читал "Тартарена в Альпах" и не помнит 

нашего 
знаменитого тарасконского приятеля Тартарена, который был наделен таким 
воображением, что в 
одно мгновение навоображал целую воображаемую Швейцарию?" Да, Гоген прекрасно 
организовал их совместный бюджет, но "его слабость состоит в том, что ради 
какой-нибудь 
случайной животной прихоти, он нарушает все, что сам же организовал".
       Так как погода испортилась и обоим художникам из-за дождя и ветра 
приходилось 
работать в мастерской, Гоген убеждал Винсента писать по памяти. Винсент 
подчинялся, но первая 
его попытка в этом роде - "Воспоминание о Саде в Нюэнене" в Голландии - 
оказалась 
неудачной. Его искусство не было, не могло быть похожим на искусство Гогена. 
Искусство 
великих творцов слишком спаяно с их личностью, чтобы подделываться под 
искусство,