мне горит огонь, которому я не могу дать погаснуть, который я, напротив, обязан 

разжигать, 
хоть я и не знаю, к чему это приведет. Я не удивлюсь, если все кончится для 
меня 
печально. Но 
в иных случаях лучше быть побежденным, нежели победителем, так, например, лучше 

быть 
Прометеем, чем Зевсом". Когда дело касается искусства, он непримирим. На Ван 
Раппарда, 
выручившего его в трудную минуту, он тем не менее набросился с упреками за то, 
что тот 
согласился взять заказ: "Чем чаще Вы будете писать декоративные вещи к 
"торжественным 
случаям", как бы очаровательны и удачны они ни были, тем больше Вам придется 
поступаться 
Вашей совестью художника". Год шел к концу. У Винсента совсем не осталось сил. 
И 
все же 3 
января нового, 1883 года он написал брату: "Надеюсь, старина, что благодаря 
упорному труду я 
когда-нибудь научусь писать хорошие вещи. Я еще не достиг этого, но я не упущу 
своей 
добычи и буду биться за нее... Вперед, вперед!"
     Он работал "с холодной одержимостью", полагая, что обогащает свое 
мастерство, а связь 
с Син между тем обогащает его жизнь - "одно сопутствует другому". Глубокая 
мысль, над 
которой стоило бы задуматься многим художникам. И все же, всячески стараясь 
поддерживать 
в себе веру в будущее, Винсент не мог закрывать глаза на гнетущую 
неустойчивость 
своего 
положения: "Подчас, когда меня одолевают заботы, мне кажется, будто я плыву на 
корабле по 
бурным волнам. Но, в общем, хоть я и знаю, что море таит в себе множество 
опасностей и что в 
нем можно утонуть, все же я очень люблю море и готов сравнительно спокойно 
встретить 
грядущие невзгоды".
     Здоровье Винсента расшатано. Начали сдавать глаза: ему даже больно 
смотреть. Он 
чувствовал, как его одолевает "какая-то слабость или непобедимая усталость". 
Однако это 
исхудалое тело обладало поразительной выносливостью, которую поддерживала и 
пришпоривала неистощимая воодушевленность Винсента. Когда крайняя нехватка 
денег 
мешала ему неотрывно заниматься живописью и акварелью, Винсент довольствовался 
карандашом и мелом.
     "Горный мел, - восторженно писал Винсент, - наделен душой и жизнью, и... 
можно 
подумать, будто он понимает, чего от него хотят, он слушается тебя и 
подчиняется... У него 
настоящая "цыганская душа"... Он цвета вспаханного поля в летний вечер. Я бы 
накупил его с 
полсетье, если бы его меряли такой мерой". А как-то раз в феврале этот нищий с 
ликованием 
сообщил, что на публичных торгах приобрел все двадцать с лишним томов журнала 
"Грэфик"! 
Эта покупка, преисполнившая его радостью, в то же время навела его на грустные 
размышления: "Разве не смешно, по существу говоря, что такой человек, как я, 
предложил 
самую высокую цену за эти тома на публичном книжном торге в городе искусства, 
каким 
слывет Гаага?... Мне даже в голову не могло прийти, что я приобрету эти книги...
 
Хоть я и 
счастлив, что они теперь мои, все же мне грустно, что ими так мало 
интересуются... Не 
находите ли Вы, что мы живем в пресную эпоху? А может быть, я просто вообразил 
себе это? 
Такое отсутствие страсти, тепла, сердечности! Впрочем, мне приятно листать 
"Грэфик". 
Листаешь и невольно думаешь самым эгоистическим образом: какое мне дело до 
всего 
этого! Я  
вовсе не намерен скучать, даже если живу в пресную эпоху. Но не каждый день 
бываешь 
эгоистом, и, когда не бываешь им, тебя охватывают горькие сожаления".