чуткие 
люди, - язвительно пишет он, - тогда как мы, бедняги, без устали работающие то 
под 
открытым небом, то в мастерской, ранним утром и поздней ночью, под обжигающими 
лучами 
солнца и в метель, - мы, конечно, люди неотесанные, лишенные здравого смысла и 
"учтивых 
манер". Винсент знал, чего он хочет, и страдал оттого, что его не понимали. 
"Искусство 
ревниво, - говорил Винсент, - оно отнимает у нас все наше время и все силы. И 
когда 
всецело отдаешься ему, а тебя при этом считают неделовым человеком или еще бог 
весть чем, 
на душе порой становится очень горько".
     Как бы то ни было, он сжег все корабли. В начале июня Винсент - в 
состоянии 
тяжелой 
подавленности, усугубленной венерической болезнью, которой он заразился от Син, 

- 
поступил на излечение в одну из гаагских больниц. А Син предстояло вскоре 
покинуть Гаагу, 
чтобы в предвидении родов заблаговременно лечь в лейденскую больницу.
     Винсент ненавидел свой недуг. "Люди вроде меня, - ворчал он, - не должны 
были бы 
болеть... Искусство ревниво, оно не хочет, чтобы болезнь одерживала над ним 
верх. Я стараюсь 
угодить искусству". Борясь с недугом, он стремится как можно скорее вернуться к 

работе. "Я 
живу, чтобы рисовать, - повторял он, - а не для того, чтобы поддерживать свое 
тело в добром 
здравии. Справедливость загадочных слов: "Кто потеряет душу свою... тот обретет 

ее" подчас 
совершенно очевидна".
     И все же Винсент был настолько утомлен и изнурен, что поначалу покорился 
врачам, 
принудившим его к полной бездеятельности. Ему понравилось в больнице, где он 
лежал в 
палате, насчитывавшей десять коек. Он был доволен уходом. Но, торопясь встать 
на 
ноги, он 
вел себя неосмотрительно. Ему стало хуже. Только на третью неделю к нему стали 
понемногу 
возвращаться силы. Он снова начал рисовать и читать, открыл для себя Золя, 
который привел 
его в восторг, подружился с художником Брейтнером, лежавшим в той же больнице. 
Суждения 
и советы Брейтнера, почитателя Домье, человека, который силой таланта 
превосходил 
остальных гаагских художников, способствовали созреванию мастерства Винсента. 
Свои 
усилия Винсент направил преимущественно на овладение перспективой, мастером 
которой он 
окончательно стал в эти дни.
     Шла четвертая неделя пребывания Винсента в больнице, когда он получил 
письмо от Син, 
истинный вопль о помощи. Потрясенный, он стал торопить врачей, возражавших 
против 
преждевременной выписки, и, покинув больницу, уехал в Лейден.
     1 июля. В лейденской больнице Винсент сидел у кровати, на которой лежала 
вконец 
ослабленная Син, а рядом стояла люлька, где спал "мальчик, родившийся этой 
ночью", из 
одеяла торчал его курносый носишко. Винсент размышлял: "Как быть дальше?" Ему и 

без того 
изрядно досталось за связь с Син. Что скажут люди, если он навсегда возьмет ее 
в 
свой дом 
вместе с ребенком? Но, с другой стороны, роды у Син были трудные. Нервы ее 
расстроены, 
общее состояние скверное. Один из больничных профессоров сказал Винсенту: 
единственное, 
что может ее спасти - это "упорядоченная семейная жизнь".
     "Когда ты оправишься от родов, - сказал он Син, - переезжай ко мне; я 
сделаю все, что 
смогу".
     "Если бы мы не отваживались на некоторые поступки, мы, право, были бы