предаться отчаянию, я избрал путь деятельной печали, насколько я способен быть 
деятельным, - иными словами, унылой, бездеятельной, отрешенной грусти я 
предпочел 
печаль, полную надежд, стремлений и исканий". Винсент вновь вернулся к своим 
занятиям, 
снова раскрыл Эсхила, Шекспира. "Господи, как прекрасен Шекспир! - восклицает 
бывший 
проповедник. - Кто еще так загадочен, как он? Его язык и манера письма стоят 
иной кисти, 
которой водит взволнованная рука. Однако надо учиться читать, как надо учиться 
видеть и 
учиться жить".
     Так пусть же близкие не ставят на нем крест, пусть не считают его 
"бездельником самого 
худшего толка", он просто умоляет об этом брата. Он снова благодарит его за 
"доброту" и 
сообщает ему свой адрес в Кэме. "Знай, если напишешь мне, этим принесешь мне 
радость", - 
говорит он ему.
     * * *
     Письмо это - оправдательная речь, но в то же время мольба о помощи, 
которую 
потрясенный Тео не мог не услышать. И еще это последний внутренний смотр. Этим 
письмом в 
решающий момент своей жизни Ван Гог подвел своеобразный итог и, отбросив 
прошлое, в 
последний раз оглянулся назад. Отныне оставлены все колебания, рассеяны все 
сомнения. 
Винсент рисует. Он рисует, как некогда проповедовал, с тем же неутомимым 
рвением, с тем же 
неистощимым восторгом. Он часто наведывается в шахты, чтобы зарисовать там 
откатчиков и 
откатчиц, подобно тому, как в свое время с Евангелием в руках выходил навстречу 

окончившим работу углекопам. Он рисует работниц в мужской одежде, с черным 
платком на 
голове; рисует промышленный пейзаж угольных дворов; углекопов, направляющихся к 

шахтам 
или же бредущих оттуда, согнувшихся под тяжестью мешков... Боринаж 
представляется 
Винсенту не менее живописным, чем Аравия или Венеция. Его неутомимая рука день 
за днем, 
час за часом дает ответы на вопросы, которые издавна терзали его. Фигуры людей, 

поначалу 
застывшие, скованные, точно выполненные первобытным художником, постепенно 
оживают, 
оставаясь загадочными, словно персонажи Джотто.
     Винсент не удовлетворялся зарисовками с натуры. Он начал копировать "Часы 
дня" 
Милле, художника, взволновавшего его своим библейским видением, вкусом к земным 

вещам, 
истинно евангельским гуманизмом. Он просил брата выслать ему другую серию того 
же 
художника - "Полевые работы". У Терстеха, своего бывшего шефа в гаагской 
художественной галерее, он выпросил "Рисунки углем" Барга. В своей маленькой 
комнатушке 
в Кэме, которую он делил с хозяйскими детьми, Винсент рисовал, переделывал 
рисунки, учился 
мастерству. Так же как три года назад в Амстердаме, он снова оказался в 
положении ученика. 
Он должен учиться новому делу, приобщиться к новому языку. Но каким доселе не 
изведанным 
восторгом воодушевлен этот ученик! В свое время он пал духом при виде груды 
латинских и 
греческих книг. Сегодня трудности не пугают, не угнетают его, а лишь еще больше 

возбуждают 
рвение. Пусть нет им числа - он преодолевает их спокойно, настойчиво и упорно. 
Хлынул 
наружу источник, бурливший в его душе, - и долго сдерживаемая струя забила 
неудержимо, с 
чудесной, неодолимой силой. "Я набросал рисунок, изображающий углекопов, - 
пишет 
Винсент Тео, - которые поутру бредут по заснеженной тропинке на шахту вдоль 
изгороди из 
колючего кустарника, бредут как тени, смутно различимые в полутьме. Позади на 
фоне неба