посещал музеи, но также много читал. Читал Гейне, Китса, Лонгфелло, Гюго. Читал 

также 
Джордж Эллиот "Сцены из жизни духовенства". Эта книга Эллиота стала для него в 
литературе 
тем, чем была для него в живописи картина Рембрандта "Чтение Библии". Он мог бы 

повторить 
слова, некогда произнесенные госпожой Карлейль по прочтении "Адама Бида" того 
же 
автора: 
"Во мне проснулось сострадание ко всему роду человеческому". Страдая, Винсент 
испытывает 
смутную жалость ко всем страждущим. Сострадание есть любовь, "каритас" - высшая 

форма 
любви. Порожденное любовным разочарованием, его горе вылилось в иную, еще более 

сильную любовь. Винсент занялся переводом псалмов, погрузился в благочестие. В 
сентябре он 
объявил брату, что намерен расстаться с Мишле и Ренаном, со всеми этими 
агностиками. 
"Сделай и ты то же самое", - советует он. В начале октября он настойчиво 
возвращается к той 
же теме, спрашивает брата, действительно ли тот избавился от книг, которые во 
имя любви к 
богу, право, следовало бы запретить. "Страницу Мишле по поводу "Женского 
портрета" 
Филиппа де Шампеня ты все же не забывай, - добавляет он, - и не забывай Ренана, 

Однако 
расстанься с ними..."
     И еще Винсент писал брату: "Ищи света и свободы и не погружайся слишком 
глубоко в 
грязь этого мира". Для самого Винсента грязь этого мира сосредоточена в галерее,
 
куда каждое 
утро он вынужден направлять свои стопы.
     Господа Буссо и Валадон, зятья Адольфа Гупиля, основавшего эту галерею с 
полвека 
назад, стали после него директорами фирмы. Им принадлежали три магазина - на 
площади 
Оперы в доме 2, в доме 19, на бульваре Монмартр, и в доме 9 на улице Шапталь. В 

этом 
последнем магазине, разместившемся в роскошно обставленном зале, служил Винсент.
 
С 
потолка свисала блестящая хрустальная люстра, освещая мягкий диван, где 
отдыхали 
клиенты 
- завсегдатаи этого модного заведения, отдыхали, любуясь картинами в нарядных 
позолоченных рамах, развешанными по стенам. Здесь - тщательно выписанные работы 

прославленных метров тех лет - Жан-Жака Энне и Жюля Лефевра, Александра 
Кабанеля 
и 
Жозефа Бонна, - все эти импозантные портреты, добродетельные ню, искусственные 
героические сцены - слащавые картины, вылизанные и прилизанные именитыми 
мастерами. 
Это слепок мира, силящегося скрыть свои пороки и нищету за лицемерными улыбками 

и 
фальшивой добропорядочностью. Именно этого мира бессознательно страшится 
Винсент. В 
этих банальных картинах он чувствует фальшь: в них нет души, и его оголенные 
нервы 
болезненно улавливают пустоту. Снедаемый неутомимой жаждой добра, измученный 
непреоборимым стремлением к совершенству, он вынужден, чтобы не умереть с 
голоду, 
торговать этим жалким хламом. Не в силах смириться с такой участью, он сжимал 
кулаки.
     "Что вы хотите? Такова мода!" - сказал ему кто-то из коллег. Мода! 
Хвастливая 
самоуверенность, глупость всех этих кокеток и франтов, посещающих галерею, 
раздражала его 
до крайности. Винсент обслуживал их с нескрываемым отвращением, а бывало, даже 
покрикивал на них. Одна из дам, оскорбившись таким обращением, обозвала его 
"голландским 
мужланом". В другой раз, не в силах сдержать раздражения, он брякнул своим