У Золя в голове одни лишь его "Ругон-Маккары", вышло уже четыре тома (последний 

по счету "Завоевание Плассана" на днях выходит из печати), а они совершенно не 
продаются.

Найдет ли нужным Золя завести разговор с Сезанном о его полотнах? Вряд ли. 
Отныне все, что касается сезанновских работ, Золя осмотрительно обходит 
молчанием. Несмотря на такое глубокое расхождение, Сезанн и Золя остаются верны 

своей старой дружбе. Их дружба! В том же году в своих "Новых сказках Нинон" 
Золя 
отдает ей дань, воскрешая впамяти былые годы, проведенные в Эксе. И все-таки 
жизнь мало-помалу разводит их, как она уже развела их с Байлем - в самом деле, 
что же сталось с Батистеном Байлем? Сезанн сейчас встречается только с 
художниками, а Золя только с литераторами. На четвергах у писателя Сезанн 
появляется редко. Редко еще потому, что мадам Золя, видимо, не очень 
симпатизирует ему, бедному незадачливому художнику, чей костюм не блещет 
элегантностью, а речь изысканностью. И еще меньше, конечно, эта бывшая 
цветочница с площади Клиши жалует Гортензию. Дурные знакомства!

Сезанн, наконец, твердо решив сразу же после закрытия выставки отправиться в 
Экс, обещал Писсарро на прощание побывать у него в Понтуазе. Поль, надо думать, 

принимает хулу далеко не так спокойно, как старается показать. Ему, видимо, 
тяжело общаться с кем бы то ни было, даже с самым близким человеком; в один из 
последних дней мая он, ни с кем не повидавшись, покидает Париж.




III. Улюлюканье и тишина


Годы не смягчили характера Луи-Огюста. Этот семидесятилетний властный старец 
становится деспотом. Закоренелая, возведенная в принцип черствость бывшего 
банкира, оставшись без применения, теперь направлена на всякую ерунду. 
Одержимый 
маниакальной скупостью, он никому не доверяет, за всем следит, всюду шарит. В 
свои тридцать пять лет Поль по-прежнему, как бывало в детстве, совершенно 
теряется перед отцом. К тому же Луи-Огюст относится к сыну не без враждебности, 

ведь он не только обманул его надежды, но вдобавок ославил своей мазней, 
которую 
высмеивают все парижские газеты. Луи-Огюст грубо и резко помыкает им, унижает 
оскорбительной жалостью; ему явно доставляет удовольствие отказывать сыну во 
всех его просьбах, и прежде всего, разумеется, в просьбе повысить содержание; 
он 
беспрестанно вслух обсуждает вопрос, согласиться ли ему или не согласиться на 
отъезд Поля. Старик бесцеремонно вскрывает его письма, поэтому Сезанн не может 
получать вестей от Гортензии и ничего не знает о малыше.

Несмотря на все эти мучения, Сезанн свыкается со своим экским житьем. Большую 
радость доставила ему встреча с матерью, которой, очевидно, он признался в 
своем 
отцовстве. Живейшее удовольствие испытывает он и от общения с природой родного 
Прованса, пейзажи которого лишний раз убеждают художника в том, что он не 
ошибся, что цвет действительно "та точка, где наш мозг соприкасается со 
вселенной". Поэтому Сезанн мгновенно забывает парижские огорчения и со 
спокойной 
душой берется за живопись. Он уверен в себе, уверен в том пути, на который 
вступил. Узнав из газет, что Гийеме, окончательно избравший легкий путь 
академических успехов, получил в Салоне этого года вторую медаль, он делает 
следующий вывод: "Вот отличное доказательство того, что художник, следующий 
стезей добродетели, награждается людьми, но не живописью".

Как-то раз Оноре Жибер, сменивший в 1870 году своего отца на посту директора 
экского музея и школы рисования, попросил у Сезанна разрешения посетить его 
мастерскую: прочитав ряд статей об "импрессионистах", он хотел бы воочию 
увидеть, сколь велика опасность, нависшая над живописью. Сезанн был так хорошо 
настроен, что сразу же согласился удовлетворить его просьбу, но не без иронии 
предупредил Жибера о том, что осмотр его, сезанновской "продукции" не даст ему 
точного представления о "прогрессе зла", что для этого надо "увидеть работы 
великих парижских преступников". "После чего онвсе же пришел, - рассказывает 
Сезанн в письме к Писсарро, - а когда я сказал ему, что вы, к примеру, на 
первое 
место ставите не форму, а цвет, и пытался было объяснить ему это наглядно, он 
закрыл глаза и отвернулся. Однако он сказался понимающим, и мы расстались, 
довольные друг другом... Добрый человек этот посоветовал мне быть настойчивым, 
ибо терпение - мать таланта и т. д.".