охраняющим все эти сокровища, и приняв его за портрет, пейзажист пустился в 
весьма резкую критику.

- В достаточной ли мере он уродлив? - с беспокойством осведомился Венсен и 
пожал 
плечами. - Спереди у него два глаза!.. И нос!.. Даже рот!.. Импрессионистам 
такие мелочи ни к чему. Из всех излишеств, какие позволил себе в этом портрете 
художник, Моне написал бы двадцать таких сторожей!

- А ну-ка проходите, не задерживайтесь! - приказал "портрет".

- Слышите! Он даже говорит! Подумать только, сколько же времени потратил тот 
осел, что так тщательно выписал его!

И чтобы придать надлежащую серьезность своей эстетической теории, папаша Венсен 

исполнил на глазах ошеломленного сторожа воинственный танец дикаря, зловеще 
выкрикивая сдавленным голосом: "У-ууу! Я ходячее впечатление, я карающий 
шпатель. Я "Бульвар Капюсин", я "Дом повешенного", я "Новая Олимпия". У-у-у-у!"

За все свои усилия Сезанн был вознагражден так, как ни один из его товарищей. 
Впервые парижская публика получила возможность познакомиться с его работами, 
ему 
оказали, бесспорно, самый ободряющий прием! Однако, глядя на Сезанна, не 
скажешь, чтобы такой прием и оскорбительные насмешки, которым подверглись его 
картины, особенно огорчили его.

Правда, он попал в число тех редких экспонентов, которым посчастливилось 
продать 
картину.

В один прекрасный день на выставку художников - с легкой руки фельетониста Луи 
Леруа их в насмешку называют "импрессионистами"[101 - Применительно к новой 
живописи, если не "импрессионизм", то, во всяком случае, термин "впечатление" 
употребляется уже давно. "Поистине прискорбно, - писал Теофиль Готье о 
Добиньи, - что этот пейзажист... до такой степени удовлетворяется впечатлением 
и 
пренебрегает деталями". В подобном же духе в 1868 году высказался об этом 
художнике и Одилон Редон: "Художник одного мгновения, одного впечатления". Кто-
то даже назвал Добиньи "главой школы впечатления". С другой стороны, и 
Кастаньяри в 1863 году писал Йонкинду, что у этого художника "все зиждется на 
впечатлении". Между прочим, Мане, не задумываясь, пользуется термином 
"впечатление" в приложении к собственным своим работам. (Цитата из книги Джона 
Ревалда "История импрессионизма".)] - пришел человек лет пятидесяти; у него 
благородная осанка и лучистые глаза. Он смотрит на "Дом повешенного" и в легком 

замешательстве качает головой. Полотно это ему явно не по душе, оно ему претит. 

Обращаясь к сыну, с которым пришел сюда, он пытается обосновать свое суждение. 
И 
вот, по мере того как он говорит об этом полотне, детально разбирает его, оно 
пробуждает в нем интерес. Постепенно выявляются его композиция, цвет, сила его 
выразительности. "Нет, мы ничего решительно не понимаем! - внезапно восклицает 
незнакомец. - Какие-то важные особенности заложены в полотнах этого художника. 
Он непременно должен быть представлен в моей галерее". И граф Арман Дориа, 
крупный коллекционер, двадцать лет назад отстаивавший Коро, спешит купить "Дом 
повешенного".

Кто мог бы ответить на нападки, предметом которых стали "импрессионисты", - это 

Золя. Но ни живопись, ни художники - а ведь некогда он ломал копья за них - 
больше не занимают его. Если Золя проходит по выставочным залам на бульваре 
Капюсин, то с единственной целью сделать заметки, которые в один прекрасный 
день 
послужат ему материалом для романа, где героем будет Сезанн, с единственной 
целью понаблюдать, как реагирует на выставку толпа смеющихся глупцов, и сделать 

наброски с натуры:

"Пускали в ход локти, ржали... У каждой картины был свой особый успех, люди 
издали перекликались, звали друг друга поглазеть на что-то потешное, непрерывно 

передавали друг другу остроты... От духоты, становившейся все нестерпимее, лица,
 
которым широко разинутые рты придавали выражение ослиной тупости, багровели; 
невежды несли всякий вздор и, пересыпая нелепые рассуждения злыми, идиотскими 
шутками, какие всегда вызывает у безмозглого обывателя все новое и оригинальное,
 
творили суд над живописью"[102 - "Творчество".].