Из окон более светлых классов второго этажа взор украдкой скользит по соседним 
садам, откуда, порою, в светлые ночи доносятся тонкие, как звуки свирели, 
рулады 
жабы, славящей луну.

Поль учится.

Он учится, как всегда, спокойно, усидчиво и старательно, без особого 
пристрастия 
к какому бы то ни было предмету. Одинаково прилежно решает задачи, зубрит 
историю и переводит с латинского. Пожалуй, несколько большую склонность он 
питает к латыни; не потому ли, что этот язык воплощает в себе прошлое - всегда 
столь живое и живучее в Провансе -и прошлое достоверное? Вполне возможно. Но у 
Поля отличные отметки и по арифметике: очевидно, сказываются способности, 
унаследованные от отца. Кто-кто, а этот прилежный ученик, всегда один из первых,
 
несомненно, станет человеком, если будет продолжать в том же духе; а почему бы 
ему не продолжать?

Исправность, с какой Поль выполняет свои школьные обязанности, позволяет думать,
 
что внутренние противоречия, когда-то проявлявшиеся в его поступках, сгладились.
 
Дома отец так часто притеснял Поля, бывал с ним так груб, мальчик до такой 
степени привык в его присутствии не раскрывать рта, что дружба с товарищами по 
коллежу должна была бы способствовать разрядке нервного напряжения и расцвету 
всех его душевных сил. Ничего подобного Неровность его характера вскоре снова 
дает себя знать. В отношениях с одноклассниками ему не хватает естественности. 
Его сковывает непреодолимая застенчивость. А временами он вдруг как вспыхнет, 
как нашумит! Стоит кому-нибудь случайно коснуться его, и он прямо-таки 
подпрыгивает на месте. Он действительно в постоянном паническом страхе, как бы 
кто не дотронулся до него. Однажды какой-то мальчишка, съезжая по перилам 
лестницы, по которой в это время спускался Поль, неожиданно изо всех сил двинул 

его ногой. С тех пор Сезанн страдает боязнью прикосновения, с тех пор, не 
доверяя людям, он опасается подвоха с их стороны. Обостренная чувствительность, 

по-видимому. У него и в помине нет здоровой уравновешенности и веселой, 
насмешливой презрительности отца!

Луи-Огюст, которому богатство придало апломб, встречает грубоватыми, шуточками 
все доходящие до него слухи о хорошо известных ему самому злобных выпадах 
завистливой экской буржуазии, всячески старающейся показать, до какой степени 
она пренебрегает им, не признает его. Поль лишен такой счастливой свободы в 
обращении с людьми: постоянно подавляя его своей могучей индивидуальностью, 
отец 
в конце концов убил в нем радость и стремление к независимости.

Этот запуганный мальчик болезненно горд: малейший укол самолюбия - и он сразу 
съеживается, как стыдливая мимоза. Он страдает, хотя не признается себе в том, 
а 
может быть и вполне безотчетно, от своеобразного бойкота, какому подвергается 
его семья. В коллеже, как и за стенами его, Поль снова наталкивается на 
сословные перегородки. Есть тут сын г-на председателя апелляционного суда, есть 

сын г-на ректора и есть сын банкира Сезанна, того разбогатевшего торговца 
кроличьими шкурками, что наконец-то женился на своей сожительнице. И тут так же,
 
как и дома, в присутствии отца, Поль молча замыкается в себе, бежит от горькой 
действительности: "Страшная штука жизнь!"


* * *

В одно время с Сезанном в коллеж Бурбон поступил еще новичок, только поступил 
он 
в восьмой класс[17 - Во французских школах принят обратный счет классам. (Прим. 

перев.)], то есть двумя классами ниже Поля, хотя моложе его этот мальчик всего 
лишь на год. Впрочем, он даже в восьмом, с трудом поспевая за классом, плетется 

в хвосте. Зовут его Эмилем, он единственный сын Франсуа Золя, того инженера, 
благодаря которому Экс вскоре перестанет в засушливые периоды страдать от 
недостатка воды[18 - Эмиль Золя родился в Париже 2 апреля 1840 года.].

Едва Эмиль переступил порог коллежа, как все дружно объявили ему войну. И 
большие и маленькие, сплотившись, преследуют, изводят, ожесточенно нападают на 
него. За что? За многое. В двенадцать лет он всего лишь в восьмом классе; хоть 
он, пожалуй, и невелик ростом, а все же на целую голову выше многих своих