рестораном папаши Латюиля. Для художников там всегда оставляют два стола слева 
от входа. Поспорить приходят в это кафе Гийеме и Базиль, а иногда Писсарро и 
другие художники - Фантэн-Латур или Дега - человек резкий, злой на язык, бывают 

здесь литераторы и критики, такие, как Дюранти, Теодор Дюре; заходит сюда и 
писатель Леон Кладель. К числу неизменных участников этих сборищ принадлежит и 
Золя. Гийеме пытается затащить в кафе Сезанна. Но тому совсем не по душе эта 
компания. Она отпугивает угловатого провинциала, каким он остался вопреки своей 

браваде, вызывает в нем робость и гнев. Подозрительно смотрит Сезанн на 
завсегдатаев Гербуа. "Все это сплошь мерзавцы, а разодеты как! Что твои 
нотариусы", - говорит он Гийеме, не скрывая своего недоверия к ним. К тому же 
дискуссии "батиньольской группы" (так не замедлили окрестить друзей Мане) 
кажутся ему бесплодными и поверхностными.

Здесь шутят, острят, исподтишка поддевают друг друга - на это Мане и Дега 
особенные мастера, - отпускают колкости, завуалированные улыбкой, что придает 
им 
еще большую остроту.

Сезанн ни в коей мере не способен принимать участие в подобных блестящих 
беседах. "Это зубоскальство просто злит", - заявляет он коротко и ясно. 
Особенно 
раздражает его Мане, ему претят его шутливые выпады, утонченная элегантность и 
манеры породистого джентльмена, его раздвоенная, изящно подстриженная борода, 
замшевые перчатки, панталоны броских цветов, короткие пиджаки, его гонор и 
насмешливая пренебрежительность буржуа. Кстати говоря, Мане, тот самый Мане, на 

которого Золя смотрит во все глаза, в конечном счете не очень-то самобытен! 
Фантазии у него ни на грош, в его замыслах всегда чувствуется чье-то влияние. 
"Сборище скопцов!" Крайне редко отваживается Сезанн заглянуть к Гербуа. Когда 
же 
ему случается зайти туда, он, разыгрывая неотесанного деревенщину, ведет себя 
подчеркнуто неприлично. Еще с порога распахивает куртку, без стеснения 
подтягивает брюки, поправляет свой широкий красный кушак. Со всеми 
присутствующими он обменивается рукопожатием. Но перед Мане снимает головной 
убор и, чуть гундося, говорит: "Вам, господин Мане, я руки не подаю, я уже 
неделю не умывался"[70 - Приведено Марком Эльдером в его книге "В Живерни у 
Клода Моне".].

Сезанн садится поодаль. За вечер он, как правило, не произносит ни слова; 
хмурый, насупленный, он кажется погруженным в думы. Слышит ли он, о чем здесь 
толкуют? Трудно сказать. Однако стоит кому-нибудь выразить неугодное ему мнение,
 
как он неожиданно прерывает молчание и, внезапно побагровев, уже не владея 
собой, начинает яростно, с пеной у рта, возражать "вольнодумцу" или же резко 
вскакивает и, ни с кем не попрощавшись, покидает кафе. Подобные выходки 
неприятно поражают завсегдатаев кафе Гербуа. Сезанн? Грубиян, дикарь, 
невозможный, неуживчивый субъект. Какой-то скиф!

Такое отчуждение страшно огорчает Золя: Сезанн вступил на опасный путь, надо бы 

ему научиться сдерживать себя, подобное поведение не способствует "успеху". Для 

"успеха" мало одного таланта. Нужны еще неизменный такт и умение делать карьеру.
 
Богема до добра не доведет. Золя это настолько хорошо известно, что сам он изо 
всех сил тянется к обеспеченной жизни, к прочному буржуазному быту. Две женщины 

хлопочут теперь у его очага - мать и прекрасная Габриэль: отныне она и Золя 
живут как муж с женой. Такое положение, несмотря на имеющиеся в нем нарушения 
общепринятых норм, вполне отвечает внутренней склонности Золя. Бывший 
восторженный почитатель Мишле остался верен по крайней мере одному из его 
идеалов: концепции моногамной любви. Первая любимая должна быть навеки любимой. 

Габриэль и будет ею. Сталкиваясь с женщиной, Золя испытывает ту же 
растерянность, тот же страх, что и Сезанн. Его скрытые опасения рядятся в тогу 
любовного идеализма: он "из тех, у кого совершенно нет мужества пойти на 
разрыв... из отвращения к переменам, из боязни неизвестности"[71 - Различные 
цитаты этого отрывка взяты у Золя ("Мадлена Фера" и "Творчество").]. Но если 
Золя идеализирует эти страхи, то вслед за тем он объявляет созданный идеал 
высшим благом: поскольку единобрачие дает покой, Золя видит в нем "условие, 
необходимое великим творцам современности для продуктивной работы, для 
регулярного и основательного труда". Возможно, любовь Золя и Габриэль не так 
сильна, как позволяет предполагать прочность их связи, возможно, они дают друг 
другу "не столько любви, сколько успокоения", возможно, у них имеются какие-то 
тягостные для обоих воспоминания; и они замалчивают то, что могло бы развести, 
разлучить их? А может быть, взгляды их на цель жизни настолько совпадают, что 
это скрепляет их союз лучше всякого брачного договора, как знать? Габриэль