все остальные - "против", - пояснил Добиньи. - Скажите вашему другу, чтобы он 
не 
падал духом, вещь его имеет большие достоинства". И добавил: "Пусть он составит 

петицию, требующую восстановления выставки отверженных".

Молодые художники волнуются. Сезанн, неизменный сторонник решительных мер, 
вероятно с согласия товарищей и очевидно с помощью Золя, берется составить 
письмо на имя председателя жюри графа Ньюверкерке, генерального директора 
музеев, сюринтенданта изящных искусств, с требованием восстановить Салон 
отверженных. Сезанн и его друзья надеются, что такое совершенно небывалое 
письмо 
не останется без ответа. Ничего подобного; полное молчание. Граф Ньюверкерке, 
очевидно, не считает нужным ответить даже отказом; он не желает ронять свое 
достоинство общением с этими пачкунами, которых отвергло возглавляемое им жюри; 

в его глазах они, конечно, близки какому-нибудь Милле, от чьих картин - граф 
этого не скрывает - его воротит: "демократы", "люди, никогда не меняющие белья".


Такое презрительное молчание - самое верное средство разжечь недовольство... и 
подстегнуть воинственный дух Золя. Почему бы Вильмессану не поручить ему 
сделать 
обзор Салона, думает Золя. Он бы напрямик высказал жюри всю правду, изобличил 
бы 
пороки этого института, отстоял бы своих друзей, поднял бы страшный шум. 
Материалом его снабдили бы все: и Сезанн, и Гийеме, и Писсарро. В частности, 
Гийеме, задетый тем, что в том году работы его не были приняты, рад насолить 
жюри и берется снабдить Золя точными данными и относительно того, как 
проводились выборы жюри, и относительно методов его работы. Впереди скандальчик,
 
и еще какой! "Вот это да!" Вильмессан принимает предложение.

19 апреля Золя (под псевдонимом Клод - имя героя "Исповеди") в кратком 
сообщении, анонсирующем его статью, не стесняясь в выражениях, объявляет, что 
не 
замедлит начать кампанию, возбудив "беспощадный процесс" против жюри. Твердо 
решив высказать "важные и страшные истины", Золя не обольщается: он, конечно, 
многих восстановит против себя, но "лично для меня будет глубоким 
наслаждением, - признается он, - очистить свое сердце от накипи гнева". В тог 
же 
день - совпадение, безусловно, не случайное - Сезанн обращается к графу 
Ньюверкерке с повторным посланием, стиль которого до странности напоминает 
стиль 
памфлетиста из "Л'Эвенмана":



"Милостивый государь!

Не так давно я имел честь обратиться к Вам по поводу двух моих картин, которые 
жюри отклонило.

Так как я до сих пор не получил от Вас ответа, то считаю своим долгом 
настаивать 
на причинах, побудивших меня обратиться к Вам. Впрочем, поскольку Вы, 
несомненно, получили мое письмо, мне нет необходимости повторять те доводы, 
которые я считал нужным представить на Ваше рассмотрение. Удовольствуюсь тем, 
что заявлю Вам еще раз, что не могу принять несправедливого суждения собратьев, 

коих я не уполномочивал выносить мне оценку.

Итак, я пишу Вам, чтобы настоять на своем требовании. Я хочу апеллировать к 
публике и во что бы то ни стало быть экспонированным. В таком моем желании, 
насколько мне кажется, нет ничего чрезмерного, и если бы вы спросили всех 
художников, находящихся в моем положении, они бы все до одного ответили, что не 

признают жюри и хотят так или иначе принять участие в выставке, двери которой 
непременно должны быть открыты для всех, кто серьезно работает.

Салон отверженных должен быть восстановлен. Даже если яокажусь там в 
единственном числе, я страстно хочу одного -пусть все знают, что я больше не 
желаю, чтобы меня смешивали с господами из жюри так же, как они, по-видимому, 
не 
желают, чтобы их смешивали со мною.

Надеюсь, сударь, что Вы соблаговолите нарушить свое молчание. Я полагаю, что 
каждое пристойное письмо заслуживает ответа".