"Монитёре" - официальном органе.

Большое волнение вызывает указ в кругу художников и у публики; мнения 
расходятся. Одни превозносят императора за либерализм. Другие порицают его за 
то, что он тем самым как бы ставит под сомнение выбор жюри. Иные, ни на минуту 
не сомневаясь в непогрешимости этого выбора, заранее радуются: пусть 
посредственные художники получат, таким образом, суровый и заслуженный урок. 
Кстати, художники могут, если пожелают, воздержаться от участия в выставке и 
забрать свои работы. Кое-кто колеблется. Рискнуть выставиться? А что, если 
подвергнешься издевательствам и насмешкам и дашь таким образом козырь в руки 
всем этим академическим критикам? А не выставиться, значит, дать им все же этот 

козырь и, расписавшись в своей несостоятельности, признать их суждение 
правильным. Однако подобная дилемма не встает перед художниками, находящимися в 

конфликте с приверженцами официального искусства; самый подходящий случай, 
считают они, чтобы обратиться непосредственно к публике. К числу таких 
художников, разумеется, принадлежит и Писсарро. Три его пейзажа будут 
выставлены 
во Дворце промышленности.

Триста художников, представивших свыше шестисот работ - картин, гравюр, 
рисунков 
и скульптур, - собрались 15 мая в залах, предоставленных отверженным. Полотна, 
выставленные на обозрение любопытным, висят вперемежку: лучшие рядом с худшими. 

Жюри Салона - ему, что ни говори, императорский указ - нож острый - постаралось 

отвести самые выигрышные места для самых никудышных работ. Как только выставка 
открылась, во дворец повалили толпы народа; успех был мгновенный, грандиозный 
(в 
первый же день тут сгрудилось семь тысяч посетителей), доказательство успеха - 
опустевший Салон; шутники уверяют, что впредь члены жюри сделают все от них 
зависящее, чтобы попасть в число отверженных. Но этот баснословный успех прежде 

всего торжество курьеза. Побуждаемая прессой, считающей все эти полотна 
смехотворными, толпа глумится над ними. На эту выставку приходят только 
повеселиться. Такая выставка - для Парижа большой аттракцион. Мужчины, женщины, 

представители высшего общества, буржуа, дамы полусвета - все устремились туда, 
заранее упиваясь предстоящим спектаклем, готовые уже с порога прыснуть, громко 
съязвить. Злые языки и бойкое журналистское перо изощряются в прозвищах: Салон 
побежденных, Салон париев, Салон отщепенцев, Выставка комиков, Салон 
отверженных; последнее прозвище так и останется за этой выставкой: отныне ей не 

будет другого имени, разве что кое-кто из особо желчных академиков назовет ее 
под сурдинку Салоном императора.

Молодые художники, естественно, устремляются в Салон отверженных, и первым 
Сезанн. Много там, конечно, ужасающе пошлых работ, но зато никогда еще не было 
собрано вместе столько первоклассных полотен, выражающих самые смелые тенденции 

века. Публика равно осмеивает и те и другие или, вернее, направляет стрелы 
своего сарказма преимущественно на все самое выдающееся и свежее. Эдуар Мане, 
который всего лишь два года назад получил почетный отзыв за свою картину 
"Испанец, играющий на гитаре", ныне числится в "ссыльных". Сейчас здесь 
выставлены его три полотна и три офорта. Одна из его картин, а именно 
"Купанье", - произведение, которое из всех выставленных здесь полотен вызывает 
наиболее пошлые балаганные шутки, а также возмущение и пересуды. Все кругом 
кричат о безнравственности, и только потому, что на картине изображены двое 
одетых мужчин и нагая женщина, сидящие на берегу реки; вдали видна фигура 
другой 
полуодетой женщины. Вот это и есть образец совершенно непристойного модернизма. 

К тому же технически полотно это разработано в самой вызывающей манере, с 
полным 
пренебрежением к академическим канонам. Ни полутонов, ни точно очерченных форм, 

ни черных, добросовестно выписанных битюмом теней. Смелое, оскорбительное по 
своей простоте исполнение. Светлые краски создают резкие цветовые контрасты и 
кажутся всем кричащими. Какая грубятина! Эту картину - сам император счел ее 
непристойной - не замедлили шутки ради пожаловать новым названием: "Завтрак на 
траве".

Затерянный в этой глумливой, бурлящей, гудящей толпе, что, словно слипшаяся в 
один живой ком, топчется перед полотном Мане, Сезанн смотрит на этот поруганный 

шедевр, который с промежутком в три с половиной столетия сюжетно повторяет 
знаменитую, хранящуюся в Лувре картину Джорджоне "Сельский концерт". Как чужды 
искусству Мане весь официальный вздор, всякие аллегории, огромные исторические