Ну, а что же Сезанн? Сезанн в эти пять февральских дней, казалось, был близок к 

победе. Банкир в конце концов дрогнул перед желанием, сложившимся в упрямой 
душе 
его сына, и перед семейной коалицией. Но - ибо здесь есть "но" - прежде чем, 
принять окончательно решение, он идет к Шиберу посоветоваться относительно 
своевременности отъезда сына. Простая мера элементарного благоразумия? Или же 
хитрость человека, наделенного даром мгновенно обнаруживать слабое место 
противника? Так или иначе, но Жибер, с которым банкир переговорил, выказывает 
себя не слишком горячим сторонником затеи, ведь с отъездом Поля он теряет 
ученика.

Такая оттяжка кажется Золя весьма дурным предзнаменованием, тем более что 
Сезанн, всегда легко переходящий от воодушевления к сомнению, вздумал задать 
ему 
странный вопрос: а что, в Париже и вправду можно хорошо работать?

Золя, зная, как легко выбить его друга из седла и как тот беспомощен в 
практической жизни, торопится набросать ему совершенно точную программу, 
которая 
жесткостью своей обезоружила бы самого Луи-Огюста: "Вот как будет распределено 
твое время. С шести до одиннадцати ты в мастерской пишешь с живой натуры, потом 

обедаешь, с двенадцати до четырех ты в Лувре или в Люксембурге копируешь любой 
приглянувшийся тебе шедевр. В общей сложности ты проработаешь девять часов, 
думаю, этого достаточно, такой режим, конечно, не замедлит благотворно 
сказаться. Как видишь, вечера останутся целиком в нашем распоряжении; досуг мы 
употребим по своему усмотрению и без ущерба для занятий. А по воскресеньям, 
вырвавшись на свободу, мы будем уходить за несколько миль от Парижа; места 
здесь 
чудесные, и, если тебе захочется, ты набросаешь на куске холста деревья, в тени 

которых мы будем завтракать". Теперь денежный вопрос. Со ста двадцатью пятью 
франками в месяц[38 - Банкир-миллионер явно не склонен был проявить большую 
щедрость. Что это, еще один способ образумить сына?], которые отец собирается 
давать Сезанну, - это, конечно, не густо, перебиться можно. "Я хочу подсчитать 
все твои возможные расходы. Комната - 20 франков в месяц; завтрак 18 су и обед 
22 су составят 2 франка в день, или 60 франков в месяц, плюс 20 франков за 
комнату, получится 80 франков в месяц. Затем плата за мастерскую; одна из самых 

дешевых, мастерская Сюиса, обойдется, по-моему, в 10 франков, кладу еще 10 
франков на холст, кисти, краски; итого - 100 франков. У тебя, стало быть, 
останется 25 франков на стирку белья, освещение, на непредвиденные расходы, 
табак и мелкие развлечения; как видишь, в эту сумму можно только-только 
уложиться, и поверь, я ничего не преувеличил, а скорее приуменьшил. Впрочем, 
это 
будет для тебя хорошей школой; ты узнаешь цену деньгам и поймешь, как должен 
умный человек выходить из любого положения". Последняя фраза явно написана в 
расчете на Луи-Огюста. Однако Золя добавляет: "Советую тебе показать этот счет 
отцу, возможно, что грустная реальность цифр заставит его еще немного 
раскошелиться. С другой стороны, - продолжает Золя, - ты мог бы найти себе 
здесь 
источник дохода. Этюды, написанные в мастерской, особенно же копии с луврских 
картин, отлично продаются; делая хотя бы одну копию в месяц, ты значительно 
пополнил бы сумму карманных денег. Вся штука в том, чтобы найти продавца, но 
это 
вопрос поисков. Приезжай смело; раз хлеб и вино обеспечены, можно спокойно 
заниматься искусством".

К несчастью, Жибер, в душе, возможно, скептически относившийся к таланту 
Сезанна, стоит на своем. Он отговаривает его от поездки: стать художником можно 

с таким же успехом в Эксе, как и в Париже. Луи-Огюст не берется спорить об этом 

с человеком искусства. Итак, договорились: Поль до конца прослушает, курс 
юридических наук, а пока будет заниматься рисованием и живописью. Учитель у 
него 
здесь прекрасный, богатейший музей к его услугам, чего еще желать? Впрочем, 
сейчас вообще не время уезжать из дома: заболела сестренка Роза. Словом, вопрос 

решен!

Нет! Такого рода вопросы так легко не решаются. На карту поставлена судьба 
Сезанна, Поля Сезанна. И он это знает. По ту сторону экских холмов высится 
Париж, город, где процветают все виды искусства, ибо для Сезанна Париж - это 
Лувр, это царственная роскошь тициановских красок, это пышность рубенсовской 
плоти, это сияние рембрандтовских сумерек. Сезанн жил надеждой; разочарование 
убивает его. Недавняя задумчивая грусть перерастает в щемящую боль. Он поражен 
в 
самое сердце, он терзается, молчит, постоянно куда-то уходит, домой