которому становится все труднее и труднее следовать за Сезанном и Золя в их 
нетерпеливых творческих исканиях, в их планах, один чуднее другого.

В этом году Золя лучше использовал свое пребывание в Париже и привез оттуда 
тьму 
столичных анекдотов. Он настаивает на том, что Сезанн должен, если он хочет 
стать художником, любой ценой убедить отца в необходимости отпустить его 
учиться 
в Париж. В Эксе он ничему не научится. Здешние обыватели - филистеры из 
филистеров, Жибер - педант, а экский музей Лувра не заменит. К тому же в Париже 

его и Сезанна будет согревать дружба, они будут поддерживать друг друга в 
борьбе 
и стремлении к славе. Золя наседает на Сезанна: правда ли, что он уже поговорил 

с отцом по душам, сказал ему о своем призвании и о том, что хочет стать 
художником?

Да, сказал. Да, конечно. Хотя он и боится отца, хотя знает, как тот огорчается 
всякий раз, когда застает его врасплох с кистью в руке. В первую минуту Луи-
Огюст, казалось, не поверил, что живопись - подлинная страсть его сына. Как? 
Значит, это не мимолетное увлечение! Значит, Поль действительно хочет всю жизнь 

заниматься мазней. Какое безумие! Вопрос вовсе не в том, талантлив он или не 
талантлив. Для Луи-Огюста одно желание писать, будь ты хоть Веронезе (еще 
слышал 
ли он когда-нибудь это имя?), хоть Жибер, уже само по себе нелепость. Не дело 
для серьезного человека заниматься живописью. Художники? Вшивая богема, 
непутевые мечтатели, о чьих достоинствах заявляют во всеуслышанье только в 
надгробном слове.

Луи-Огюст пожимает плечами. В голове не укладывается, Поль, его сын, его 
наследник, который по логике вещей должен был бы в один прекрасный день стать 
преемником отца и возглавить банк, готов хладнокровно совершить подобную 
глупость. Скорей бы уж убрался в Париж этот Золя! Потому что зло исходит 
главным 
образом от него, бесспорно, от него. Именно он внушает Полю неосуществимые 
мечты, именно он сбивает его с пути. Кто знает, уж не преследует ли этот сынок 
разорившегося инженера какую-то свою выгоду? Но частично зло идет и от матери, 
она так и расцветает при слове "художник". Ее сын художник, куда как лестно! Ну 

и фантазерка, ну и романтичная душа! От Луи-Огюста не скрылось, что она и Поль 
состоят в каком-то заговоре, что они о чем-то шепчутся, а при его приближении 
сразу умолкают. Да нет же, полно, это пройдет! Поль одумается. Мыслимое ли дело,
 
чтобы двадцатилетний малый долго упорствовал в своем безрассудном намерении. 
"Не 
мог же я, Луи-Огюст, произвести на свет кретина".

Хотя отец, оборвав его на полуслове, приказал ему продолжать занятия правом, 
тем 
не менее Сезанн, которого мать поощряет, а Золя донимает, побуждая к 
решительным 
действиям, прикидывает, как бы ему в ближайшее время, скажем в марте, 
отправиться в Париж.


* * *

В таком волнении проходят все каникулы, вплоть до ноября. В начале этого месяца 

Байль снова отправляется в Марсель, куда скоро должен поехать и Золя. На первом 

же письменном экзамене он срезается и в довольно мрачном настроении 
возвращается 
в Париж. Между тем Сезанн 28-го числа успешно сдает первый экзамен.

Поль снова остается в одиночестве. Оцепенение Экса тяжело давит на него "По сей 

день, - пишет он Эмилю, - привычный, размеренный покой постоянно осеняет своими 

унылыми крылами наш пошлый город". Без всякого подъема продолжает он заниматься 

на юридическом факультете и снова поступает в школу рисования. Одна лишь 
живопись все больше и больше захватывает его. Он ходит в музей копировать 
академические полотна, такие, как "Шильонский узник" Дюбюфа или же "Поцелуй 
музы" Фрили, выполненные им с чрезмерным пылом. Для матери, нежной своей 
союзницы в борьбе против отца, Сезанн пишет "Девушку с попугаем". Пишет он 
иногда и обнаженных женщин, словно надеясь таким образом избавиться от любовной