берет 
меня за руку и, повиснув на ней, тащит за собой вниз по склону Итальянской 
улицы. "Я хочу, - продолжает он, - показать тебе одну хорошенькую малютку; мы 
любим друг друга". Признаюсь, в тот миг у меня точно туманом застлало глаза; я, 

можно сказать, предчувствовал свою беду и не ошибся. Ровно в двенадцать, с 
последним ударом часов, я увидел, как из швейной мастерской вышла Жюстина; в 
тот 
же миг Сеймар подал мне знак. "Вот она", - сказал он. Я невзвидел света, голова 

у меня пошла кругом, но Сеймар тащил меня за собой до тех пор, пока не подвел 
вплотную к ней, так что я коснулся платья малютки..." И Сезанн пускается в 
сетования: "Ах! Каких только воздушных замков, и притом самых безрассудных, не 
строил я, а, видишь, что получилось: если ты не противен ей, так говорил я себе,
 
ты уедешь с ней в Париж, будешь там жить с ней вдвоем, станешь художником... Мы 

будем счастливы, говорил я себе, в мечтах я уже писал картины в мастерской на 
пятом этаже, и ты был со мной, - вот когда бы мы вволю посмеялись. Мне не надо 
богатства, ты знаешь, каков я, несколько сот франков, и мы, я думаю, были бы 
довольны. То была мечта, но, клянусь честью, мечта великая..."

Мечта великая, безусловно! Сезанн называет ее так в шутку. Но горечью пронизаны 

его грезы. Наконец-то близятся каникулы. Скоро приедет Золя, а за ним и Байль, 
чьи письма становятся все реже и реже: Байль бешено работает, ему недосуг 
писать 
друзьям. Когда Сезанну сказали, что Золя приедет в конце июля, он запрыгал от 
радости. "Видел бы ты, как я прыгал, чуть ли не до потолка, даром что я плохой 
прыгун", - шутил он.

Усиленно готовясь к экзамену на степень бакалавра, Золя продолжает писать стихи.
 
С лицеем Сен-Луи он мало-помалу свыкся и даже сблизился там с Жоржем Пажо, 
своим 
одноклассником, который, по его мнению, отличается необыкновенной живостью ума 
и 
воображения.

Жажда славы придала смелости Золя, и он отважился представить на суд товарищей 
свою поэму, посвященную императрице. Однако ожидаемого успеха эта поэма не 
принесла. Ее сильно раскритиковали. Узнав о том, Сезанн стал в героико-
комедийном тоне метать громы и молнии против "пигмеев", не сумевших оценить 
гениальное творение его друга.

На письменном экзамене в начале августа Золя занимает второе место. Теперь ему 
остается только сдать устные экзамены - единственное, что еще удерживает его 
вдали от друзей. К сожалению, испытания проходят неудачно. Во-первых, Золя не 
знает дату смерти Карла Великого; во-вторых, экзаменатор по французской 
литературе счел, что суждение Золя о творчестве Лафонтена идет вразрез с 
общепринятыми взглядами: полный провал. Ничего не поделаешь! Каникулы Эмиль 
проведет в Эксе, а в ноябре поедет экзаменоваться в Марсель.

Как счастливы неразлучные, что, наконец, снова встретились! Как счастливы! Они 
стремятся каждую минуту быть вместе. Искусство, поэзия, любовь - вот 
неисчерпаемые темы их бесед, пружины всех их действий. Сезанн рисует и пишет. 
Золя, который тоже вздыхает по одной юной жительнице Экса ("Воздушная", - 
прозвал он ее), не уступая в робости Сезанну, не осмеливаясь признаться ей в 
своей страсти, слагает в ее честь любовную поэму "Родольфо". Он тоже рисует. У 
Вильевьея делает карандашный набросок двух купальщиц Жана Гужона и даже 
помогает 
Сезанну разрисовывать в Жа де Буффане громадную ширму - четыре метра длины на 
два с половиной метра высоты, предназначенную для кабинета Луи-Огюста: на одной 

стороне они пишут сцены из сельской жизни, на другой - гирлянды цветов и 
листьев. Теперь, отправляясь на прогулку, Сезанн никогда не забывает брать с 
собой тетрадь для зарисовок или кусок холста. Так как он задумал написать 
картину "Разбойники", вся веселая ватага - Золя, братья Батистен и Изидор Байли,
 
живописно задрапировавшись в какую-то пеструю рвань, по двадцать раз позируют 
ему в Инфернетах. Сезанн, в свою очередь, служит моделью Шайяну, 
вознамерившемуся написать его портрет, который - увы! - отнюдь не назовешь 
удачным образцом этого жанра: щеки у Сезанна получились какого-то бесцветного, 
белесого тона, лоб - скучного мутно-серого. Решительно у славного Шайяна 
самоуверенности больше, чем таланта. Байль, будущий студент Политехнического 
училища, чтобы не отстать от товарищей, помышляет брать уроки литературы, "а 
математику изучать как поэт и философ". Таким образом, он, несмотря ни на что, 
будет в поэзии идти в ногу с друзьями, а главное, не уронят себя в их глазах - 
страх, которым он втайне терзается. Такое стремление делает честь этому 
"темноволосому толстяку с правильным, хотя и одутловатым лицом"[37 - Золя.],