Этому Шайяну, сыну крестьянина из Трета, двадцать семь лет[34 - Шайян родился 
13 
февраля 1831 года.]. "Медлительные движения", "воловья шея, от загара черная и 
грубая, как дубленая кожа"[35 - Золя.], выдавали в нем крестьянина. В один из 
дней этой осени он покинул родное село и в желтой нанковой куртке, в таких же 
штанах, с палкой в руке пешком добрался до Экса. Что привело его сюда? Всего-
навсего желание стать "артистом". Дойдя до Бульвара, он спросил полицейского: 
"Где собираются экские артисты?" - "Артисты? - переспросил полицейский. - 
Клянусь честью, я их знать не знаю, но видите вон там, чуть подальше, "Кафе 
двух 
парней" - в глубине его есть зал, где постоянно шумят и галдят какие-то люди. 
Возможно, это они". Справка оказалась точной. "Артисты" приняли этого простака 
с 
ласковой и насмешливой терпимостью. "Не в третской ли школе изящных искусств 
изволили учиться живописи?" - спросил его зубоскал Нума Кост. "Нигде я не 
учился, - ответил Шайян с чувством превосходства. - Нет никакой надобности 
учиться. Что может один человек, может и другой. Почему бы мне не сделать того, 

что сделал Рембрандт или Ван-Дейк!"[36 - Приведено со слов Мориса Рембо.]. Тем 
не менее Шайян разрешил "экским артистам" - снисходительность чистейшей воды - 
препроводить себя к Жирару.

Сезанн благожелательно отнесся к Шайяну. "Славный малый, - говорит он, - и не 
лишенный некоторой доли поэтичности, только у него до сих пор не было 
руководства". Что подразумевает Сезанн под словом "руководство"? Не наставления 

ли такого мэтра, как Жибер? Возможно. А между тем не он ли сам в минутном 
порыве 
критикует Жибера? Какая неожиданная покладистость в отношении столь 
академичного 
учителя, ниспосланного ему судьбой! Традиционный гуманизм, который Сезанну 
вчера 
еще преподносили в коллеже, а сегодня в школе рисования, кажется ему 
непреложной 
истиной. Истина эта поддерживает Сезанна; она ободряет его робкую душу, 
упорядочивает его жизнь, придает ему выдержку, уверенность и неуязвимость. 
"Страшная штука жизнь!"

Страшная со всех точек зрения! Женщины образуют какой-то свой, странный, 
таинственный мир, в одно и то же время порочный и пленительный. А любовь, о 
которой Золя столько твердил ему и Байлю, не смехотворная ли химера, не плод ли 

больного воображения эта идеальная любовь? В письме к Золя Сезанн вдруг пишет: 
"Любовь, как ее понимает Мишле, любовь чистая, возвышенная, может быть, и 
существует, но, согласись, крайне редко". И это пишет Сезанн, который опять 
влюблен - сейчас даже больше, чем когда-либо, - и опять не делает ни шага, 
чтобы 
добиться взаимности.

Байль, приехавший на рождественские каникулы в Экс, всячески убеждает его 
примкнуть к сторонникам "реализма в любви". По этому поводу между ними 
разгорается спор: Сезанн в данном случае предпочитает, конечно, спорить, нежели 

действовать. А вот Золя, тот из Парижа одергивает друзей. "Реализм в любви, - 
взывает он, - сама мысль эта недостойна нашей юности". Мишле прав, начатое им 
дело "возвращения мужчины к женщине" должно быть продолжено. Спасти мир может 
идеализм; он представляет собой одно из условий прогресса.

То, что Золя высказывает подобное убеждение именно в такой момент, когда сам он 

находится в состоянии небывалой подавленности, - немалая его заслуга. 
Охваченный 
отвращением ко всему на свете, чувствуя, что не в силах больше смело смотреть в 

будущее, он решает - несомненно, один из способов самоубийства - бросить учение 

и поступить на любую службу, какая только подвернется. Он спохватывается лишь в 

самую последнюю минуту. Почуяв "бездну", готовую поглотить его, он в ужасе от 
рисующегося ему серого, мелочного существования отпрянул и, выведенный из 
состояния подавленности внезапно проснувшимся честолюбием, подстегнувшим его 
волю, отказался от своего "нелепого, отчаянного решения". "Жизнь борьба, - 
сказал я себе, - примем же борьбу, и да не остановят нас ни усталость, ни 
горести". Он подготовится и сдаст экзамен на степень бакалавра словесных наук, 
а 
затем изучит право и сделается адвокатом. Это станет его второй профессией, ибо,
 
во-первых, и прежде всего он будет тем, кем рожден, - писателем.

Нужда, тяжелая жизнь, выпавшие на долю его семьи, несомненно, сильно влияют на