ему приглянется какой-нибудь живописный уголок.

Но вот в феврале 1858 года Золя получает от матери совершенно неожиданное 
письмо: "Жить в Эксе нет больше возможности. Продай оставшуюся рухлядь. 
Вырученных денег тебе и дедушке хватит на два билета третьего класса. 
Поторопись. Жду".

Что должен был чувствовать Золя, читая это письмо и передавая его содержание 
Сезанну и Байлю! Увы! Их чудесной жизни втроем пришел конец. Однако ничто не 
потеряно. Золя "катит" в Париж. Придет день, когда оба его друга последуют за 
ним. Придет день, когда все трое встретятся там, в столице, и, связанные 
братскими узами, верные идеалам юности, станут сражаться бок о бок.

Прогулявшись напоследок в Толоне и к плотине, Золя покидает своих товарищей и 
первым из трех неразлучных отправляется разведчиком "на поиски, - как он 
говорит, - лаврового венка и возлюбленной, которые бог приберегает к их 
двадцатилетию".




III. "И я художник"


Этот безнаказанный порок - живопись.

    Критик

Сезанн, вероятно, никогда не думал, что отъезд Золя причинит ему такую боль. 
Байлю, конечно, тоже несколько не по себе, и он всячески это подчеркивает. Он 
скучает по Эмилю, сожалеет, что его нет, но не больше. Это нисколько не мешает 
ему усердно готовиться к экзамену на степень бакалавра одновременно 
естественных 
наук и словесности, который он рассчитывает сдать в конце школьного года. Его 
грусть -чисто внешнее проявление, а не крик души - своего рода дань дружбе. 
Этого не скажешь о Сезанне. Хотя у него есть Байль, есть любящая семья, Сезанн 
вдруг почувствовал себя одиноким и покинутым. В длинных письмах к Золя, где 
шутливые стишки, сами собой срывающиеся с пера, вплетаются в прозу, едва ли 
более серьезную, а подчас и вовсе гаерскую (обычная болтовня школьника), сквозь 

этот чуть принужденный наигрыш проглядывает смятение. Словно стараясь нарочитой 

иронией умалить искренность признания, он пишет: "Дорогой мой, с той поры, как 
ты покинул Экс, меня гложет черная тоска; право, я не лгу. Не узнаю самого 
себя: 
глуп, туп, неповоротлив". И в самом деле, Сезанн учится теперь далеко не с 
прежним рвением, готовит уроки кое-как и получает одни лишь более чем 
посредственные баллы. Поль не находит себе места, живет лишь мечтой о 
предстоящих каникулах, которые вернут ему друга, и тогда да здравствует 
радость!

Впрочем, в тот период его мучит и многое другое. Не рисование ли отбивает у 
него 
охоту к занятиям? Во всяком случае, в школе Жибера он делает явные успехи. К 
тому же еще этот девятнадцатилетний мальчик пленился. И кем?

		...женщиной прелестной.
		Она смугла, стройна ее осанка,
		Миниатюрна ножка, а рука
		Сверкает белизною, вероятно...

"Потому что в перчатках", - добавляет Сезанн на полях, обращая в шутку свое 
увлечение. Горе-увлечение! Сезанн, который весь цепенеет при мысли о 
необходимости что-то предпринять, "молча сохнет" и довольствуется тем, что 
издали любуется своей милой. Ну до чего же он несмел и неловок, до чего 
неуверен 
там, где нужно быть решительным! Вечно он сомневается в себе. В письмах к Эмилю 

Поль всячески старается эффектными шутками приглушить, скрыть его, это сомнение,
 
но тщетно, оно неизменно проступает вновь. Его любовные дела? Все в прежнем 
положении. Ничего он "не добьется", разве что счастье само придет ему в руки. А 

экзамен на степень бакалавра? Тоже мало утешительного. Байль сдаст, а он нет: 
"Погубят, провалят, вышибут, оглушат, обратят в камень, повергнут в прах - вот 
что со мной сделают".

Однако юность вопреки всему довольно легко побеждает. В сумбурных письмах к 
Золя