действительности же, если подробно и внимательно изучать форму, замечаешь, что 
та сторона предмета, которая освещена сбоку, как бы разбухает, увеличивается, 
обогащенная тысячью оттенков, в то время как тень сокращает, уменьшает, словно 
гасит темную сторону. То же самое происходит, когда дело касается 
вертикальности 
и устойчивости предметов. Они не кажутся такими нашему взгляду. Их выпрямляет 
наш разум; симметрия и вертикальность всего лишь условность, привычка ума. 
Доводя до крайности верность своему видению, повинуясь страстному желанию 
писать 
именно то, что он видит, стремясь точнее выразить "свое маленькое ощущение", 
Сезанн спрашивает себя, не отказаться ли ему от того произвола, который 
считается общепринятой истиной, но для него эта истина ничто.

Он спрашивает себя об этом с кистью в руке. Это значит, что под его мазками 
бока 
вазы - "Голубой вазы" - теряют пропорциональность, стены дома кренятся, весь 
мир 
будто шатается. "Куда я иду? - спрашивает себя Сезанн. - К каким приду 
нелепостям? Не дойду ли до абсурда в своем неистовом поиске правды?" Eppur si 
muove![140 - А все-таки она вертится!]. Ho есть условности настолько 
обязательные для человека, что нельзя без страха перешагнуть за их границу[141 
- 
Рене Гюг и Бернар Дориваль очень точно проанализировали этот период в 
творчестве 
Сезанна. "Жизнь, - пишет Рене Гюг, - неразрывно слила наше представление о ней 
с 
нашим восприятием, так что абсолютная чувственная точность стала естественной 
неточностью человека. В своем постоянном стремлении добиться абсолютности в 
передаче ощущений Сезанн в такой мере вышел из общепринятых границ, что люди 
стали приписывать ему порок зрения, между тем как единственный недостаток его 
состоял в том, что он обладал способностью слишком ясно воспринимать предметы...
 
Латинянин, - продолжает Рене Гюг, - знал лишь одну крайность: в логике... Есть 
безумие правды, как есть "безумие креста". Сезанн познал это безумие, пережил 
его, вот в чем причина страстности и драматизма его творчества".].

Уже давно в живописи Сезанн опередил эпоху. Он устремлен в будущее. Одинокий, 
сомневающийся, неуверенный в себе, он с беспокойством вопрошает себя: "Куда я 
иду? Не заблуждаюсь ли? Не превратился ли я во Френхофера, героя "Неведомого 
шедевра"? Страшная штука жизнь!" Ослабев физически, он чувствует себя 
несчастным, незащищенным, жизнь подавляет его. Он боится. Боится всего: 
повседневности, людей, которые хотят его "закрючить", безмолвных сил, со 
зловещим могуществом которых его познакомил Марион, показав ему раны земли. 
Боится смерти, загробного мира. Страшная штука жизнь!

Одержимый страхами, он все больше поручает себя заботам матери и сестры. Уйти 
от 
самого себя, забыться, не быть существом, зависящим от капризов необычной 
судьбы. Уступив настояниям Марии, Сезанн начал ходить в церковь. Церковь - это 
прибежище. "Я чувствую, что скоро покину грешную землю. А что последует затем? 
Полагаю, что все-таки я буду жить, и не хочу рисковать и in aeternum[142 - 
Вечно 
(латин.).] жариться. Сезанн богохульствует, со священниками он насторожен, к 
религии же относится со смешанным чувством уважения, подозрительности и иронии. 

И все-таки исповедуется, причащается, находит в мессах успокоение и отдых.

Всеми осмеянный, художник сам не знает, отмечены его дерзания величием или 
безумием. Но чтобы двигаться вперед, необходимо преодолеть собственные сомнения.
 
Его жизнь всегда и во всем непрерывное крушение. Его желание вести обыкновенную 

жизнь обывателя - самообман, уловка. Но он останется верен себе - он подвижник.


* * *

На другом берегу Сены, на набережной дез-Орм тянутся маленькие серые домики с 
пестро раскрашенными вывесками лавок внизу и неровной линией крыш наверху. 
Горизонт посветлел: налево - до самых башен ратуши, крытых синим шифером, 
направо - до свинцового купола собора Сен-Поль... На поверхности реки застыли 
призрачные темные нагромождения - спящая флотилия лодок и яликов, плавучая 
прачечная, землечерпалка; они стоят на приколе у самого берега. На 
противоположной стороне видны баржи с углем, шаланды, груженные строительным 
камнем, а над ними распростерлась гигантская стрела грузоподъемного крана".

Так Золя описал в "Творчестве" городской пейзаж, открывавшийся взору с 
северного 
берега острова Сен-Луи, где у героя романа, Клода Лантье, была своя мастерская.