она похитила у меня мать, жену, все, что я люблю. Эта бактерия, попав в череп, 
разрушает мозг, по очереди поражает один за другим все органы, все тело... И 
так 
это повторяется; и будет повторяться всегда; а потом я подохну, негодуя на 
самого себя, в отчаянии, что у меня не хватило таланта, в бешенстве оттого, что 

я не оставляю потомству более возвышенного, более совершенного произведения, 
горы книг, наваленных одна на другую, умирая, я буду терзаться сомнением - 
делал 
ли я то, что надо, буду спрашивать себя - не должен ли был идти налево, когда 
шел направо, и мое последнее слово, мой последний хриплый вздох будет желанием 
все переделать... Ах! Еще б одну жизнь, кто даст мне эту вторую жизнь, чтобы ее 

снова похитила у меня работа и снова свела меня в могилу"[118 - "Творчество".].

"Страшная штука жизнь!" Если Сезанн, несмотря ни на что, любит бывать в Медане, 

то только ли из привязанности к Золя, только ли из-за своей непреодолимой 
страсти вечно носиться с места на место?.. Или еще и потому, что Медан дает ему 

возможность сбежать от Гортензии? Их любовь умерла. Он и его спутница жизни 
отныне чужие. Они смотрят и не узнают друг друга. Еще один подлый обман все 
уничтожающей жизни.

Многое в доме Золя не так уж не нравится художнику. Эти ковры, слуги и сам 
"избранный", работающий за огромным письменным столом! И эти слишком обильные 
трапезы с изысканными кушаньями! И все эти писатели, которые по вечерам 
бахвалятся друг перед другом цифрами своих тиражей! "Услышав, что дело дошло до 

пятидесяти тысяч, я сказал себе: "Эге, нам надо дотянуть до шестидесяти, не так 

ли, Шарпантье, а?"

Иногда Сезанн уходит, не в силах дольше переносить спектакль, разыгрываемый в 
Медане, где он чувствует себя неспособным любезничать с гостями Золя, например, 

с Бузнахом - он инсценировал для театра "Западню" и "Нана", - веселым малым, 
вульгарным, циничным, с грубой душой и такой же внешностью; бумагу для писем он 

украсил девизом: "Поступай плохо, и пусть говорят что хотят!" Но этого 
поставщика оперетт и мелодрам Золя принимает с распростертыми объятиями!

"Когда я был у Золя, приехала одна важная перррсона! - брюзжит Сезанн, утрируя 
свое южное произношение. - Приехал господин Бузнах! А ты кто? Ты ничто перед 
такой высокой перрсоной, не так ли"?

Сезанн раздражен. Ведь так мало нужно, чтобы вывести его из себя! Мадам Золя 
согласна позировать ему в саду, где она разливает чай для гостей. Полотно не 
получалось таким, как Сезанну хотелось, и это огорчало его. Мадам Золя слышит, 
как он вполголоса бранится. Но вот появляется Гийеме с веселой шуткой на устах. 

Сезанн не выдерживает. В ярости ломает кисти, рвет в клочья холст и, не обращая 

внимания на попытки мадам Золя и Гийеме удержать его, уходит, возбужденно 
жестикулируя.


* * *

В конце августа Сезанн возвращается в Париж. Возвращается к своей уединенной 
жизни.

Вокруг него абсолютное молчание. Имя его больше не упоминают. Кто, кроме 
нескольких испытанных друзей, еще знает о нем в среде художников? Кто помнит 
его 
работы? Кто может судить о его поисках? Сезанн? А-а, тот чудак, которого 
Дюранти 
вывел под именем Майобера!

В прошлом году, в апреле, Дюранти умер. Он оставил посмертный том под названием 

"Страна искусств", выпущенный в свет издателем Шарпантье. В книге описан 
вымышленный молодой художник, посещающий разные мастерские. Он приходит к 
Сезанну, иными словами к свихнувшемуся Майоберу, о котором судачили в 
мастерских 
художников.

"Только я собрался постучать, как услышал донесшийся до меня изнутри голос 
попугая. Я постучал. "Войдите!" - крикнули мне с резким южным акцентом.