г-на Мане. Г-н Мане обладает качествами, необходимыми для того, чтобы быть 
единодушно отвергнутым всеми жюри мира. Его пронзительный колорит режет глаз 
подобно стальной пиле; его персонажи смотрятся предельно четко во всей своей 
резкости без малейшего намека на смягченность. Живопись эта напоминает 
терпкость 
зеленых фруктов, которым не дано созреть". Делакруа ли писал это? Ведь в статье 

действительно есть отголоски сухого, жесткого и язвительного тона, присущего 
вождю романтизма. Если допустить, что ее написал Делакруа, то каким завещанием 
могла бы она стать - завещанием великого мастера старшего поколения великому 
мастеру поколения младшего: сдержанное, где-то даже не совсем справедливое, но, 

с другой стороны, поразительно ясновидящее, пророческое. "Г-н Мане обладает 
качествами, необходимыми для того, чтобы стать единодушно отвергнутым всеми 
жюри 
мира..." Но Мане глух к скрытым голосам и вряд ли думает о чем-нибудь подобном. 

А если и думает, то скорее всего о том, что Делакруа был единственным, кто 
когда-то голосовал за "Любителя абсента", и думает, конечно же, взволнованно и 
с 
большой признательностью.

Похоронная церемония подходит к концу. Присутствующие расходятся. Мане, Бодлер 
и 
Фантен-Латур спускаются в город. Фантен расстроен: как мало удалось собрать 
людей, чтобы проводить на кладбище бренные останки Делакруа! Обычно сдержанный 
и 
молчаливый, он кипит от возмущения при виде служащих похоронного бюро, уносящих,
 
"словно торговцы одеждой"[131 - Adolphe Jullien. Fantin-Latour, sa Vie, ses 
Amities. Paris, 1909.], академический мундир Делакруа; он взрывается при виде 
этой сцены - смехотворного контраста славы гения и суетных внешних почестей. Он 

видит в ней отсутствие достоинства, но это помогает ему постичь неповторимость 
мгновений, только что вместе с друзьями пережитых у разверстой могилы. И тогда, 

словно под воздействием внезапно нахлынувших потаенных чувств, неожиданно 
заявляет, что напишет картину "В честь Делакруа". Он пока не знает, какой ей 
быть - изобразит ли он аллегорические фигуры, или, как подсказывает Бодлер, это 

будут гении прошедших эпох, у которых Делакруа искал вдохновения. Но 
мало-помалу 
идея кристаллизуется. Вокруг стоящего на мольберте автопортрета Делакруа Фантен 

сгруппирует своих друзей и представит самого себя; здесь появятся, как будто 
накануне посвящения в рыцари, те, кто был отвергнут жюри последнего Салона: 
Мане, Уистлер, Легро, Бракмон рядом с Бодлером, Шанфлери, Дюранти и еще двумя 
художниками, Луи Кордье и Баллеруа. Картина символическая и, бесспорно, куда 
более красноречивая, чем предполагали и ее автор, и его модели.

"Эпизод боя быков" не продвигается вперед, как хотелось бы того Мане. Но так ли 

уж он им интересуется? Обнаженная натура - его реванш - захватывает художника 
все сильнее и сильнее. Вскоре, оставив на будущее завершение корриды, он со 
страстью отдается той большой работе, идея которой пока расплывчата, но все 
глубже его возбуждает. Еще до того, как начать "Завтрак", у Мане мелькнула 
мысль 
переосмыслить в собственном стиле "Венеру Урбинскую", некогда скопированную им 
в 
галерее Уффици. В своем роде это произведение Тициана самое классическое, какое 

можно представить: женщина отдыхает на кровати, у ее ног дремлет, свернувшись 
клубком, собачонка. Мане по-своему претворит эту обнаженную[132 - Название 
картины появится позднее. Все-таки уточним, что речь идет об "Олимпии".].

Проходят недели, и количество рисунков, эскизов, подготовительных материалов 
множится. Мало-помалу и не без затруднений Мане организует картину. Сохраняя 
структуру "Венеры Урбинской" (не забыв и об "Обнаженной махе" Гойи), Мане 
располагает тоненькое смуглое тело Викторины Меран на фоне белоснежных простынь 

и подушек, чуть отливающих голубизною. Светлые тона выделяются на темном фоне, 
разграниченном, как и у Тициана, по вертикали. Чтобы оживить композицию, 
придать 
ей необходимую рельефность, Мане поместит в правой части картины второстепенную 

фигуру: служанку, подносящую "Венере" букет цветов, - букет даст возможность 
сделать несколько многоцветных мазков. С точки зрения пластики было бы, 
разумеется, нежелательно, чтобы эта фигура концентрировала на себе слишком 
много 
света: в таком случае она нарушила бы равновесие картины, рассеяла бы внимание