До него не доходит, что его заурядное честолюбие, жалкое желание получить 
медали 
и орденские ленты исчезают, улетучиваются словно дым, как только он берется за 
кисти и как только глаза начинают повелевать им. Он не понимает, что разрыв 
между его сугубо человеческими устремлениями и его творческими результатами 
неминуемо должен был обернуться другим разрывом - между ним и публикой. Он 
намеревался сделать "Завтрак на траве" "махиной в расчете на медаль"; он не 
предполагал и предположить никогда не сможет, что "Завтрак" открывает новую эру 

в живописи, что встретившая его брань переживет свой век, что пропасть, только 
что возникшая между ним и публикой, шириться не перестанет, пропасть между 
прежней публикой и новой живой живописью, ее-то в настоящий момент именно он и 
воплощает. Ошеломленный насмешками и издевательствами, Мане не понимает, что 
клеймящая его сейчас ложь - на самом деле правда, которую он в себе несет, и 
правда эта ошеломляет. Он надеялся сделать карьеру. Но ведь пишет-то он в силу 
наслаждения, наслаждения зрительного. "Фатальность его дара"[126 - 
Jacques-Emile 
Blanche, указ. соч.] бесповоротно отторгает Мане от ничтожных помыслов 
честолюбия. Напрасно он считает, что происходящее теперь - всего лишь досадное, 

случайное недоразумение. Жребий брошен. Жизнь, представлявшаяся ему в мечтах 
легкой, гладкой, полной банальных успехов, не будет карьерой, она будет судьбой.


Мане пытается защищаться. Отчаявшись, цепляется за собственное представление о 
самом себе. Его упрекают в "непристойности", но помилуйте! Разве его картину 
вдохновляли не луврские произведения - к примеру, Джорджоне? Мане в колебаниях 
- 
следует ли ему признаваться в подражании Рафаэлю. Наконец не без некоторого 
смущения отваживается на это. Он опасается слишком раскрыть себя. Пребывая 
после 
всех этих скандалов в растерянности, он тем не менее отваживается - разумеется, 

неохотно - на кое-какие признания; они становятся известны критикам и сеют 
среди 
них лишнее замешательство[127 - Один из них, Эрнест Шено, критик из 
"Constitutionnel", публикуя в 1884 году книгу "L'Art et les artistes modernes 
en 
France et en Angleterre", добавит по поводу Мане, которого он подверг резким 
нападкам, следующие строки: "Может показаться маловероятным, что г-н Мане 
позаимствовал одну из своих композиций у Рафаэля. Увы! Тем не менее это так. 
Пусть попробуют сравнить композицию "Завтрака на траве" с группой из "Суда 
Париса". Мане, разумеется, не предавал свое признание широкой огласке. Во 
всяком 
случае, об этом заимствовании вскоре говорить вообще перестанут, а затем просто 

забудут. На него обратит внимание только спустя почти полвека, в 1908 году, 
немецкий критик Густав Паули.].

А в среде художников Мане мгновенно становится личностью заметной. Человек 
заурядный прав, когда рассуждает следующим образом: если бы Мане, желая 
привлечь 
внимание, выбрал скандальный путь, если бы он смело искал "иной способ 
заставить 
говорить о себе, чем официальные награды и упоминание своего имени в списке 
представленных к ним"[128 - Jacque-Emile Blanche, указ. соч.], то это удалось 
ему как нельзя лучше. Он освистан, но знаменит, знаменит куда более - о! тут 
двух мнений быть не может, - чем если бы просто получил медаль, которой так 
домогался. Пруст немедленно собирает в ресторанчике Диношо старых приятелей из 
ателье Кутюра на банкет, а майор Лежон устраивает в честь Мане артистический 
вечер. Мане предложил Лежону первый вариант "Завтрака на траве", отныне картина 

эта украшает гостиную "майора"[129 - Сейчас первый вариант "Завтрака" находится 

в лондонской галерее Тейт. Сам "Завтрак" в числе остальных работ, составлявших 
коллекцию Моро-Нелатона, был подарен Лувру.].

Слегка ободренный дружеским участием, Мане вновь встает к мольберту. С 
обнаженной в духе Джорджоне он промахнулся. Что ж, начнем сначала. Он не 
сдастся. Напишет другую обнаженную. Обнаженную, не оскорбляющую целомудрия 
публики. Просто обнаженную, без одетых мужчин рядом. Подумать только, ведь 
Кабанель своим "Рождением Венеры" снискал в Салоне - уж это точно! - небывалый 
успех. "Распутная и сладострастная", как отзывались о Венере, но приходится 
признать, что это распутство и сладострастие благопристойны, поскольку критика 
дружно превозносит гармонию, чистоту, "хороший вкус"[130 - Paul Mantz, статья, 
цитированная Д. Ревалдом в "Истории импрессионизма".] картины Кабанеля, а 
Наполеон III в конце концов покупает ее. Везет же этому придворному поставщику 
сладостей Кабанелю. В двадцать один год - Римская премия; в 1852 году, когда 
ему