бездушный художник взял в руки кисти".

Но у Мане нет времени пережевывать оскорбительный отзыв. Третьего июля критик 
официальной газеты империи "Moniteur universel" Теофиль Готье, великий Тео, в 
восторге хвалит "Гитарреро": "Карамба! - восклицает он. - Вот "Гитарреро" - 
такого не увидишь в Опера Комик, таким не украсишь виньеточку на обложке 
сборника романсов; зато Веласкес дружески ему подмигнул бы, а Гойя попросил бы 
огонька, чтобы раскурить свою "papelito"[82 - Papelito - самокрутка (испан.).]. 

Как он бренчит на гитаре, как распевает во все горло! Кажется, что мы и вправду 

слышим все это. На этом славном испанце - "sombrero calanes"[83 - Шляпа с 
загнутыми полями (испан.).], марсельская куртка и панталоны. Но увы! Короткие 
штаны Фигаро носят только тореадоры и бандерильеро. Но эту уступку 
цивилизованной моде искупают альпаргеты[84 - Народная испанская обувь, 
сплетенная из пеньковой веревки.]. В этой фигуре, взятой в натуральную величину,
 
написанной свободной кистью, сочной по фактуре и переданной в бесконечно 
правдивом колорите, чувствуется бездна таланта".

Эстетические оценки Готье особой цены в общем-то не имели, его отзывы о 
живописи 
грешили просто плохим вкусом (слепо повинуясь авторитетам, он мог славословить 
самые ничтожные академические произведения, прославлял Мейссонье и ругал Коро, 
превозносил Бугро и бранил Милле, но, так как славный Тео действительно 
страстно 
любил Испанию, любил ее местный колорит, tras los montes, он нашел в 
"Гитарреро" 
повод для громких фраз, изобилующих самыми экзотическими выражениями. 
"Гитарреро" был для Готье всего лишь занимательной картинкой. Но в состоянии ли 

художник не переоценивать того, кто его хвалит? Мане не хочет доискиваться 
истинных причин этих похвал.

К тому же именно в тот день, то есть третьего июля, он получил официальное 
подтверждение, что не один славный Тео оценил достоинства художника. В самом 
деле, третьего июля во Дворце промышленности начинают торжественную раздачу 
наград. Мане идет туда, не питая ни малейшей надежды; это было бы слишком 
прекрасно - попасть в число избранных. Церемония открывается речью министра 
графа Валевского. Его превосходительство отмечает растущее количество 
художников, скульпторов и граверов, призывает жюри ни на минуту не послаблять 
требований, оставаться непреклонным и непоколебимым на вверенном ему поприще. 
"Следует ли ободрять или расхолаживать эту беспорядочную толпу людей, которые, 
побуждаемые одной лишь молодостью и праздным мечтательством, заполонили все 
дороги свободных искусств?.. Разобраться в этом - долг тех, на кого возложена 
миссия следить за развитием искусства и литературы; им надлежит смело бороться 
против ложных богов даже в тех случаях, когда этим последним сопутствует 
льстящая их самолюбию эфемерная популярность, созданная заблуждающейся 
публикой... Действуйте смело, господа... Пусть не остановят вас банальные 
сетования, непрестанно раздающиеся вокруг, - сильные не должны брать их в 
расчет, ибо сетования эти служат утешением только побежденным".

Затем подымается граф де Ньюверкерке и называет имена лауреатов Салона 1861 
года. Неожиданно Мане вздрагивает: г-н де Ньюверкерке только что произнес его 
имя - "Гитарреро" удостоен награды.

Полный триумф. Мане ликует. Итак, он может теперь следовать своим собственным 
путем. Он выиграл. Как сладостен успех!

С сияющими от удовольствия глазами г-н Мане повторяет: "Ага! Как бы мне 
хотелось 
поглядеть, какую мину состроит этот вьючный осел Тома Кутюр!"

В этом году в отличие от 1859-го Бодлер не написал "Салона". Что думал он о 
работе своего друга? Нам этого знать не дано. К неприятностям денежного 
характера, к смятению внутреннему, моральному добавляются теперь еще и симптомы 

подтачивающей его болезни. В начале 1860 года Бодлер перенес легкий мозговой 
криз. Появились папулы, начали болеть суставы. "Будь проклята эта святая 
Дароносица!" Воля поэта постепенно парализуется. Его преследует мысль о 
самоубийстве. Горестные размышления. Тоска. "И все-таки я хочу жить, мне бы 
хоть 
немного покоя, славы, самоудовлетворения. Нечто ужасное говорит мне: "Никогда", 

а нечто иное говорит: "Попытайся". Что смогу осуществить я из проектов и планов,
 
собранных в двух или трех папках, - я не решаюсь их даже открыть... Быть может, 

ничего и никогда..."