Мане так часто слышит восторги Кутюра по поводу итальянских мастеров, а 
произведения, виденные им воочию, настолько великолепны, что он жаждет узнать 
об 
итальянцах как можно больше. Он мечтает о музеях Флоренции, Венеции и Рима. В 
сентябре отец вручает ему сумму, достаточную для пребывания в Италии на 
протяжении нескольких недель; Эдуард отправится туда вместе с братом Эженом - 
последнему сейчас почти двадцать лет, он изучает право.

Прибыв в Венецию, братья остановились в гостинице, где когда-то жил Леопольд 
Робер, - в locanda Каттанео, возле театра Ла Фениче, на корте Ниенелли. Через 
два или три дня они были приятно удивлены встрече с одним из знакомых, 
адвокатом 
Шарлем Лиме. Последний путешествовал вместе со своим коллегой Эмилем Оливье, 
который, несмотря на юный возраст, был человеком с прошлым: в 1848 году Оливье 
исполнилось только двадцать три года, но он уже играл видную политическую роль 
в 
своем родном городе Марселе.

Вчетвером французы осматривали Венецию - ее музеи, церкви, дворцы. Эмиль Оливье,
 
страстно влюбленный в Италию и во все итальянское, выполнял роль переводчика; 
Мане же предложил свои услуги в качестве художественного гида.

К сожалению, любимые им итальянские мастера не всегда нравятся склонному к 
мистицизму Оливье. "Какое разительное отсутствие идеала! Что за материализм!" - 

восклицает молодой адвокат.

Венеция изнемогала тогда под австрийским игом. Заброшены дворцы. Молчат 
гондольеры. "Собственная скорбь моя усугубляется скорбью народной, - сетует в 
своем дневнике Эмиль, - как хотелось бы мне веселиться вместе с моими 
спутниками, но увы, я чаще глотаю слезы".

Мане не до меланхолии. Он, наверное, самый смешливый, самый беззаботный француз 

в этой компании. Радоваться краскам великих живописцев Венеции, наслаждаться 
светом солнечного неба, плавать в гондоле по каналам, купаться на Лидо - право, 

жизнь чудесна, обворожительна и вкусна, как то мороженое, которое он вечерами 
уписывает на площади Сан-Марко под аккомпанемент австрийской музыки. Он ни о 
чем 
не задумывается и живет прекрасным мгновением.

Забыв о Сюзанне, он заглядывается на венецианок. Напротив гостиницы, в доме по 
другую сторону канала, он приметил юную блондинку дивной красоты - "склонившись 

над каким-то рукоделием", она почти всегда работает у окна. Мане погружен в 
созерцание этого лица, тонкого и нежного, как лицо мадонны. С помощью Эмиля 
Оливье, подсказывающего ему итальянские слова, он пишет крупными буквами: "Ti 
amo da disperato" ("Я влюблен в тебя как безумный") на большом листе картона и 
начинает размахивать им, чтобы привлечь внимание девушки. Она смеется и, 
кажется, благосклонна к автору этого признания. Мане тотчас же сочиняет другой 
плакат: "Andar in gondola?" ("Покатаемся в гондоле?") Новая улыбка - по ту 
сторону канала дали очевидное согласие. Мане хватает итальянский словарь и со 
всех ног мчится за дверь...

Возвращается он с вытянутой физиономией: вместо красавицы, которую обещало 
сияющее личико, он увидел - кого? - жалкую калеку с искривленным телом.




Часть вторая. Салон императора (1854-1863)





I. Мальчик с вишнями


Все было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

    Лев Толстой

Но отнюдь не одни итальянки занимали Мане во время путешествия. Где бы он ни 
был, он никогда не забывал - с карандашом или кистью в руке - вопрошать