|
какая обида! - "испанский музей" в Лувре больше не существует. После отречения
оборотистый Луи-Филипп с присущей ему деляческой дальновидностью потребовал,
чтобы ему музей этот возвратили, и в результате коллекция картин целиком
оказалась собственностью королевской семьи[44 - "Испанский музей" был распродан
в 1853 году в Лондоне.]. Друзьям оставалась еще галерея маршала Сульта[45 - В
1852 году, то есть довольно скоро, она тоже исчезнет.]. К хотя испанские
художники представлены теперь в Париже куда хуже, они по-прежнему завораживают
Мане. Помыслы его устремлены к Пиренейскому полуострову. Среди всех
экспонируемых в Салоне 1851 года картин его особенно восхищает полотно Альфреда
Деоденка "Бой быков" - своеобразная "испанская страница"[46 - Сейчас находится
в
музее города По.].
Кутюр же постарался внушить Мане любовь к тем мастерам, каких страстно любил
сам, то есть к итальянцам. Мане в восторге от итальянских примитивов, от
произведений Тинторетто и Тициана, "светонасыщенные тени" которых, вероятно,
напоминали ему эффекты бразильской природы.
Каждое полотно рождает в его душе массу вопросов. Он пытается соотнести - и
пока
неумело - свои впечатления от музейных памятников с тем, чему его учит Кутюр, а
также и с тем, что видит собственными глазами. Бессмысленность никчемных споров
в мастерской, жалкие дискуссии между учениками Кутюра и Пико раздражают его до
предела. "Природе наплевать на все это, - бросает он, не в силах больше
сдерживаться. - Подумаешь! Пико уже член Института, а Кутюр нет. Но смог бы им
быть. Это зависит от какой-то полудюжины тех, кому надо чаще или реже наносить
визиты. Ну а нам-то что до этого?" С каждым днем Мане чувствует себя все более
независимым от влияния мастерской Кутюра. Он подвергает сомнению метод
художественного образования, практикуемый повсюду и везде. "Сам не знаю, зачем
я
здесь, - говорит он в раздражении. - Все, что мы тут видим, просто смехотворно.
Свет фальшив, тени фальшивы. Когда я прихожу в ателье, мне кажется, будто я в
могиле. Я прекрасно понимаю, что посреди улицы натурщика не разденешь догола.
Но
ведь существуют луга, поля, и хоть летом-то можно было бы писать за городом
обнаженную натуру; обнаженная натура - это, пожалуй, альфа и омега живописного
искусства",
Каждый понедельник, как только натурщики принимают позу - а с нее надо работать
всю неделю, - Мане вступает с ними в пререкания.
Натурщиками у Кутюра выступают очень известные профессионалы: это Жильбер
Боковский, получивший прозвище Тома-Медведь за то, что великолепно имитирует
рычание этого зверя (после того как в феврале 1848 года дворец Тюильри был
разграблен, этот беспутный чудак поселился в бывших королевских апартаментах),
знаменитый Шарль-Алике Дюбоск, вот уже около полувека работающий натурщиком, он
был любимой моделью выдающихся мастеров эпохи - Давида, Гро, Жерико и, конечно
же, Кутюра, которому позировал для многих фигур в картине "Римляне времен
упадка".
Натурщики делают то, что их из года в год просят делать. Красивые и здоровые,
сложением своим достойные резца Микеланджело, они взбираются на помост и
принимают выигрышные позы - грудь колесом, подтянуться, напрячь мускулы - в
соответствии с той театральной осанкой, какой требует академическая условность.
Вся эта напыщенность, фальшь для Мане просто невыносимы. "Вы что, не можете
быть
естественным? Разве вы так держитесь, когда отправляетесь купить пучок редиски
у
торговки зеленью?"
Уязвленные подобными замечаниями, натурщики сердятся. Необычайно гордые оттого,
что позировали прославленным мастерам, они занимаются своей работой, убежденные,
что и сами играют роль великих служителей искусства. Постоянно отираясь в
мастерских, они стали немного разбираться в живописи и, нимало не смущаясь,
высказываются по любому поводу. "Что-то тут у вас не вытанцовывается", - кидает
какому-нибудь ученику Дюбоск, в перерывах прохаживаясь с трубкой в руке между
мольбертами и рассматривая находящиеся в работе этюды. Он абсолютно голый, на
нем только башмаки да монокль, но это никого не смешит. "Хоть бы сегодня Дюбоск
|
|