Мане, - прямо заявляет Кастаньяри, - относится к тем художникам, кого не 
отвергают... В современном искусстве он занимает место куда более значительное, 

чем, например, г-н Бугро, которого я вижу среди членов жюри. О созданных Мане 
картинах будут помнить куда как дольше, чем о "Дервише, стоящем у двери мечети" 

г-на Жерома, и хотя г-н Жером не является членом жюри, он вполне созрел, чтобы 
им стать..." Надеясь навредить Мане, жюри выставило себя на посмешище.

Если не считать препирательств с хозяином дома, поносившим художника на чем 
свет, Мане мог бы быть вполне удовлетворен результатами выставки. В воскресенье,
 
в день открытия Салона, он оказывается "самым заметным, наиболее привлекающим 
внимание" посетителем Дворца промышленности. Когда он уходит - а в этот момент 
дождь льет как из ведра, и поэтому в вестибюле возле касс полным-полно народу - 

кому охота попасть в этот потоп! - то неожиданно среди всей этой сутолоки 
разносятся его довольно громко произнесенные слова: "Вот лишнее свидетельство 
того, что выйти из Салона так же трудно, как и войти в него".

Нет, это не фраза побежденного, да и тон, каким она произнесена, совсем иной.

Оставаясь в мастерской, Мане время от времени хоронился за занавесом в лоджии и 

прислушивался к разговорам посетителей его выставки.

Однажды он услышал приятный женский голос, воскликнувший при виде "Стирки": "Но 

ведь это же очень хорошо!" Мане был так тронут этим непосредственным 
восхищением, отключившим его от издевательских насмешек[226 - На столе у входа 
Мане положил небольшую тетрадь для записи отзывов посетителей. Она пестрит 
уничижительными фразами: "Вот когда белье будет постирано, мы на него и 
поглядим", "Загляните в этот хаммам - тут можно принять душ. Цена - 1 франк 75 
сантимов", "Не смешно", "Самое красивое на выставке Мане - это его мастерская 
(подпись - архитектор) ", "Manet non manebit" (Мане не останется самим 
собой)...], что глаза его увлажнились от радости и он, будучи не в силах 
оставаться в своем убежище, бросился благодарить незнакомку: "Мадам, кто вы и 
почему находите хорошим то, что все считают плохим?" О счастье! Перед ним 
красивейшая из женщин, Мери Лоран, возлюбленная одного американца, знаменитого 
доктора Томаса В. Эванса. Эванс был прежде придворным дантистом Наполеона III.

Высокая, пышнотелая, голубоглазая, с белокурыми, отливающими медью волосами, 
Мери была одной из тех прославленных кокоток, каких немало встречалось в ту 
эпоху. Она родилась в 1849 году в Нанси, в пятнадцать лет вышла замуж за 
бакалейщика, рассталась с ним через несколько месяцев, дебютировала в качестве 
статистки в каких-то легкомысленных ревю и феериях с раздеванием. Однажды в 
кульминационной сцене такой феерии она предстала на сцене Шатле в сиянии своей 
наготы, "засверкавшей на фоне створок серебристой раковины"[227 - По словам 
Альбера Фламана.]. Поначалу этой Венерой заинтересовался маршал Канробер, а 
затем доктор Эванс, который незадолго до падения Второй империи взял ее на 
содержание. Она была к нему по-своему очень привязана, ибо была добра и не 
могла 
не испытывать признательности за спокойный и роскошный образ жизни, 
обеспечиваемый ей Эвансом пятьюдесятью тысячами франков ежегодной ренты. 
Оставить его? "Было бы дурно так поступить. Хватит того, что я его обманываю", 
- 
лукаво произносила Мери. В этом отношении Эванс играл роль покладистого 
Сганареля.

То, что имеет по отношению к Эвансу характер почти супружеских обязанностей и 
так дорого ему обходится, художникам и писателям Мери предпочитает дарить 
бескорыстно. Эта цветущая красотой особа ценит не только физические 
удовольствия, но еще более наслаждения ума и таланта. Она стала бы меньше 
уважать себя, если бы ее красота не платила им положенной дани.

Ей очень хотелось познакомиться с Мане - они ведь соседи (Мери живет на улице 
Ром в доме 52). А Мане не тот мужчина, кто отклонил бы ее авансы. С тех пор как 

Берта Моризо стала мадам Эжен Мане, в мастерской на улице С.-Петербург 
появляется много элегантных особ дамского пола. Мане все чаще заводит интрижки. 

Пожалуй, можно было бы сказать, что он торопится жить, наслаждаться; он пьянеет 

от аромата женщин, с восторгом прославляет их бархатистую кожу. Сюзанна 
закрывает глаза на все это. Как-то во второй половине дня она встретила его на 
улице Амстердам - Мане преследовал какую-то юную особу. "Вот теперь ты 
попался!" 
- шаловливо грозя пальцем, сказала она. Мане не растерялся. "Я думал - это ты!" 

Они смеялись словно сообщники.