его же собственное "знамя". "Я никогда не стану выставляться на задворках; я 
вступаю в Салон через главный вход", - отвечает Мане.

К тому же многие участники первой выставки (например Бракмон, Закари Астрюк или 

Де Ниттис - ему, кстати, пообещали орден Почетного легиона) обожглись тогда на 
дурном приеме и больше экспонироваться не желают. Даже Сезанн предпочитает не 
рисковать в Салоне. А вот Легро и Дебутен, напротив, примыкают к 
импрессионистам.

Верный Салону Мане почти не колеблется, выбирая картины для экспозиции. Он 
пошлет во Дворец промышленности, во-первых, "Стирку", во-вторых, портрет 
Дебутена, полотно, названное им "Художник". Это своеобразный способ взаимно 
удовлетворить и приверженцев пленэрной живописи, и сторонников более 
традиционных приемов.

Неплохой выбор - впрочем, скорее инстинктивный, нежели продуманный, - но так ли 

он хорош, чтобы расположить жюри к художнику? Представителей академического 
толка "Стирка" должна неминуемо разъярить. Жюри ждет от Мане как раз отречения 
от ереси. Именно теперь, когда шайка "мазилок", которой он покровительствует, 
все сильнее заставляет говорить о себе, когда критики мало-помалу поддаются его 

заблуждениям, его фиглярству, более того - заблуждениям и фиглярству его 
последователей, именно теперь жюри менее, чем прежде, склонно терпеть выходки 
Мане. И еще слишком уж все заняты - так или иначе - г-ном Мане. Чересчур. В том,
 
что его имя склоняется по любому поводу, есть что-то просто неприличное, какое-
то очковтирательство. Мане готовы поставить в вину даже успех его "Кружки пива" 

- ведь он и впрямь был чрезмерным. Пора ему покориться, что называется, 
вернуться в строй! "Хватит. Мы предоставили г-ну Мане десять лет для 
исправления. Он не исправляется. Напротив, усугубляет свои ошибки. Отклонить!" 
- 
злобно бросает один из членов жюри. Все или почти все присоединяются к нему. 
Опираясь на мнение возмущенной "Аржантейем" публики, жюри почти единогласно 
(исключая два голоса) отстраняет картины Мане.

Мане узнал об этом в начале апреля, в тот самый момент, когда на улице 
Лепелетье 
открывается выставка импрессионистов. Но он слишком привык к ударам, чтобы 
переживать их по-прежнему сильно и глубоко. Некоторая нервозность, несколько 
горьких острот - вот и все. "Не пора ли прикончить этого старикашку, который 
стоит одной ногой в могиле, а другой - в сиенской земле?[225 - Намек на 
коричневую краску. - Прим. пер.] - ядовито говорит он о председателе жюри 
Робере-Флери. Импрессионисты, естественно, настаивают, чтобы он присоединился к 

ним. Сделать это еще не поздно. Но Мане не уступает; а ужасная статья Альбера 
Вольфа, опубликованная 3 апреля в "Le Figaro", по адресу "помешанных" с улицы 
Лепелетье, тем более укрепляет его убеждения. Что ж, раз жюри не захотело 
принять обе его картины, он покажет их у себя в мастерской - так-то! "Писать 
правдиво, не обращать внимания на толки" - вот девиз, написанный им на 
пригласительном билете.

Мане, разумеется, не подозревает, какой шум вызовет эта выставка. За две недели,
 
то есть с 15 апреля по 1 мая, через его мастерскую прошло более 4 тысяч человек.
 
Они хвалят или критикуют, они громко говорят, жестикулируют, спорят. Иногда у 
двери дома на улице С.-Петербург выстраивается длинная очередь. Шум, который 
производят посетители с самого утра до позднего вечера, нарушает привычную 
тишину этого мирного дома. Жильцы жалуются, пишут бесконечные письма 
домовладельцу - пора наконец пресечь невыносимый гам на первом этаже. 
"Эксперимент г-на Мане, - не без юмора пишет "La Petite Presse", - ввел новый 
пункт в кодекс привратников. Прежде они спрашивали у желающих снять квартиру: 
"У 
вас есть собаки, кошки, птицы, дети? Не занимаетесь ли вы каким-нибудь шумным 
ремеслом? После истории с Мане они вас спросят: "Мсье, не устраиваете ли вы 
частных выставок?"

В газетах тот же шум. Мане фигурирует на страницах художественной хроники 
вместе 
с импрессионистами. Недоброжелатели иронически осведомляются: "Отчего бы ему и 
не облагодетельствовать этими двумя картинами выставку своих собратьев и 
друзей?", "Зачем же держаться в стороне от "банды"? Экая неблагодарность". Но в 

целом пресса скорее к нему расположена. Решение жюри находят неумным, даже 
абсурдным; оно не могло не послужить художнику наилучшим образом. "Имя Мане на 
устах у всех, - пишет "Le Figaro". - Провал картин... сделал его личностью 
преследуемой, а толпа почти готова обнаружить наконец у него талант". "Г-н