кому-нибудь в толпе, теснящейся перед "Аржантейем", сказать словечко в защиту 
Мане, ему уже кричат: "Но этот синий цвет!" Он "невыносим", он "шокирует". "От 
него мутит". "Мирный договор, подписанный публикой и г-ном Мане после "Кружки 
пива", теперь разорван, - приходит к заключению Филипп Бюрти. - Враждебность 
против этого цельного, верного себе художника возобновилась с прежней силой".

Прошлой зимой Мане без всяких задних мыслей избрал для экслибриса, 
награвированного для него Бракмоном, девиз, специально придуманный по этому 
случаю бывшим издателем Бодлера Пуле-Маласси. Тот обыграл по-латыни имя 
художника: "Manet et manebit" ("он таков и таким останется"). Враги живописца 
издеваются над тем, что представляется им наглой фанфаронадой. О вы, 
составляющие славу Института! Посудите сами: Manet et manebit. Этот 
мистификатор 
на миг ввел всех в заблуждение, но на самом деле все равно остался тем, кем был 

всегда: маньяком рекламы и шумихи. Ему поверили, поверили, что он начал 
исправляться, но в этом году он не нашел ничего лучшего, как устроить очередной 

скандал. "Со времени своего дебюта Мане не продвинулся ни на шаг. Простимся же 
с 
несостоявшимся мастером".

Около двух лет тому назад, еще до того, как "батиньольцы" перебрались в кафе 
"Новые Афины", однажды вечером они увидели у Гербуа здоровенного малого в 
длинном пальто серого цвета, на голове черная фетровая шляпа, из-под которой 
густыми волнами падала пышная грива темных волос. Благодаря смуглой коже лица и 

черным, словно уголь, глазам, поблескивавшим под тяжелыми веками, его можно 
было 
принять за калабрийца. Так как этот человек прятал что-то под пальто, Мане 
спутал его с бродячим гитаристом. Он ошибся. То была не гитара, а трость: она 
принадлежала художнику, очередному "новобранцу" - Марселену Дебутену.

Кузен знаменитого памфлетиста Рошфора, Марселен Дебутен был старше Мане лет на 
десять и так же, как он, но раньше, учился у Тома Кутюра. Затем, получив 
большое 
наследство, этот ярый поклонник итальянского света и солнца обосновался во 
Флоренции, на мраморной вилле Омбреллино, окруженной огромным парком. 
Зарабатывая высокопрофессиональными копиями с картин великих мастеров, он жил 
там щедро и гостеприимно, на широкую ногу, вплоть до разорения в 1871-1872 
годах. Тогда ему пришлось вернуться в "страну туманов", он приехал в Париж. Не 
только художник, но и поэт, автор стихотворных драм (одна из них, "Морис 
Саксонский", шла перед войной 1870 года на сцене французской Комедии), Дебутен 
рассчитывал вначале сделать карьеру на литературном поприще. Но надежды его 
быстро развеялись, и он снова обратился к изобразительному искусству, к своим 
копиям.

Поселившись в бывшей мастерской водопроводчика, в грязном бараке, в глубине 
рабочего квартала на улице Дам, он дюжинами производит картины и уступает их по 

пять франков за штуку. Он нищенствует. Из гордости и безразличия он и не 
скрывает этого, и коль скоро вынужден вести богемное существование, то 
умудряется нести бремя нищеты даже с некоторым кокетством. Однако за внешней 
неряшливостью скрывается аристократ. От прежнего величия он сохранил 
аристократическую непринужденность; у него обносились обшлага, но его руки - 
руки патриция. Его рассуждения всегда дельны - в них чувствуется человек 
большой 
культуры.

Закончив рабочий день, он каждый вечер появляется в кафе "Новые Афины", где нет 

более постоянного посетителя. Украсив угол коллекцией трубок, он с половины 
девятого до одиннадцати отдыхает тут от жизни "вьючного животного", болтает, 
покуривает. "Батиньольцы" немедленно приняли его в свою компанию. Он быстро 
стал 
всеобщим другом, превратился в одну из главных фигур их собраний. Перед Мане он 

благоговеет. "Этот гусь - живописец из живописцев, - говорит он. - Ему 
подвластны подлинные основы искусства". Между художниками завязалась горячая 
дружба. Дебутен награвировал в технике сухой иглы портрет Мане. Мане, в свою 
очередь, начинает большой портрет Дебутена в рост.

Портрет неожиданный - не потому, что изображает такого человека, но по фактуре 
живописи. Как и прошлым летом, Мане почти не покидает города. Он довольствуется 

короткими наездами в Женвилье. Но опытов в духе Аржантейя больше не повторяет. 
Вместо того чтобы воспользоваться хорошей погодой и установить мольберт на 
берегу Сены, он закрывается в мастерской и пишет Дебутена. Значит ли это, что 
он 
отходит от "импрессионизма"? Во всяком случае, портрет Дебутена показывает, что