положение импрессионистов становится день ото дня все затруднительнее. 
Проявивший к ним интерес Дюран-Рюэль сразу же потерял доверие любителей. 
Надвигающиеся сроки платежей вынуждают его отложить приобретение картин. Самые 
неимущие из "батиньолъцев" ощущают на себе тяжелые последствия этого. Клод Моне 

влачит в Аржантейе просто нищенское существование: он ищет и не может найти ни 
покупателей, ни заимодавцев. "Извините меня за то, что я так часто обращаюсь к 
Вам, - писал он в январе Мане, - но от того, что Вы принесли мне, уже ничего не 

осталось. Я снова без гроша. Если бы Вы смогли, не стесняя самого себя, ссудить 

мне 50 франков, то оказали бы мне большую услугу". Надеясь хоть что-то выручить 

от распродажи в отеле Друо, импрессионисты предлагают 24 марта на аукцион свыше 

семидесяти картин. Под аккомпанемент злобных криков эти произведения были 
проданы с торгов в среднем меньше чем за 170 франков каждое.

Такой взрыв страстей накануне Салона не предвещает ничего хорошего. Жюри с 
презрительным высокомерием принимает присланный Мане "Аржантей" - огромное 
полотно с его пленэрностью и сияющим колоритом, воспринимающимся как 
своеобразный манифест. Восторженное состояние, переживаемое Мане во время 
работы 
в Аржантейе, лишь отчасти позволило ему осознать смелость совершаемого. Что бы 
он ни писал - "Кружку пива" пли "Аржантей", - он сам поглощен только одним: как 

ему, Мане, которого бранят или хвалят по непонятным для него причинам, в данный 

момент пишется. Кто хочет спасти свое произведение, непременно его погубит; к 
счастью, работая над новыми картинами, Мане был достаточно простодушен. 
Изображая Сену, он ни на секунду не задумывался о "традиционном зеленоватом 
цвете воды". В солнечных переливах аржантейского лета его глаза увидели воду 
синей: он ее и написал синей. Какая наглость!

И ему не замедлят указать на это. На следующий же день после вернисажа Салона, 
2 
мая "Le Figaro" отчитывает его, упрекая в изображении "реки цвета индиго, 
плотной, как металл, прямой, как стена". Обвинение охотно подхватывается 
десятками критиков. "Даже Средиземному морю, - заявляет Жюль Кларети, - никогда 

не доводилось быть таким совершенно синим, как Сена под кистью г-на Мане. 
Только 
одни импрессионисты способны так обращаться с истиной. И когда думаешь, что г-н 

Мане все-таки робок в своих поползновениях по сравнению с г-ном Клодом Моне, то 

возникает вопрос - где же, наконец, остановится эта живопись на пленэре и на 
что 
еще осмелятся эти художники, которые вообще хотят изгнать из природы тени и 
черный цвет!"

Но на сегодня у Мане есть и защитники, такие же твердо и непоколебимо 
убежденные 
в своих суждениях, как и его хулители. Вокруг "Аржантейя", разыгрывается 
баталия, и его пресловутая синева становится вскоре знаменитой не менее кота из 

"Олимпии".



"- Боже, да что же это?

- Это Мане и Манетта.

- А что они делают?

- Если я правильно понимаю, они... в лодке.

- А что это за синяя стена?

- Это Сена.

- Вы уверены?

- Черт возьми, мне так сказали".


Этот синий цвет ошеломляет публику, выводит ее из себя. Он для нее "как красный 

цвет для быков". Он причиняет ей "что-то вроде физического страдания". Стоит