властью изгонять злого духа из той полной нужды жизни, которую Малларме делит 
между тусклой квартирой на улице Москвы и давно прискучившими занятиями в лицее.
 
По его мнению, Мане наделен всевозможными достоинствами. Ведь он дышал одним 
воздухом с Бодлером, с самим божественным Бодлером. Ведь этот несравненный поэт 

высоко ценил его, защищал - такое ни с чем не может сравниться. Виртуозность 
его 
руки, его видение - "новое... девственное и абстрактное" - делают из него нечто 

большее, чем просто живописца, одного из многих, - но единственного живописца. 
Его картины не перестают питать мечты Малларме о Прекрасном; поэт упивается 
"совершающимся на холсте чудом некой транспозиции чувственного и духовного"[215 

- По словам Валери.].

Впрочем, Мане покоряет Малларме не только своим искусством. Он ослепляет его 
своей непринужденностью, своим блеском, светской легкостью, природной 
элегантностью, своим "шиком" - слово это только что родилось. 
Преподаватель-поэт 
из лицея Фонтан не устает созерцать художника, порхающего по мастерской, 
"похожего в своем норфолкском жакете с поясом на английского спортсмена". Он, 
который, желая бежать от монотонности, тусклости бытия, грезит полетами наяд, 
колыханием телесной белизны "средь сине-золотой листвы далеких рощ", он может 
без устали слушать, как этот баловень женщин, "копытца спрятавший всего лишь 
миг 
назад", как этот щеголь с мягкой светлой бородой фавна уверяет его, не прерывая 

работы, - и улыбка играет на его губах, - что "по одному тому, как женщина 
ставит ноги, о ней можно узнать все. У влюбленных, - продолжает Мане, - носки 
всегда врозь. А от тех, у кого они внутрь, хорошего не жди"[216 - По словам 
Таде 
Натансона.].

В куртке из магазина готового платья, с повязанным поверх черным бантом, 
Малларме, находясь в мастерской художника, озирает своим мягким меланхолическим 

взглядом полотна, столько раз изничтоженные общественным мнением, как это, вне 
всякого сомнения, случится и с его поэмами, стихи которых он сейчас медленно и 
тщательно создает. Заканчиваемый Мане "Бал-маскарад" покоряет его. "В 
художественном отношении это безукоризненно, - высказывает он свое мнение. - А 
что касается живописного строя этого полотна - однообразие современного костюма 

делает его особенно трудным, - то я не знаю никакого другого произведения, где 
бы так поражала тончайшая гамма оттенков черного, найденная во всех этих фраках 

и домино, цилиндрах и полумасках, в этом бархате и сукне, атласе и шелке".

Мане успел закончить "Бал-маскарад" еще до того, как Опера, до тех пор 
помещавшаяся в зале на улице Лепелетье, была целиком уничтожена пожаром, 
вспыхнувшим в ночь с 28 на 29 октября[217 - Нынешнее здание Оперы, начатое 
Шарлем Гарнье в 1862 году, еще не было тогда закончено.]. Эта "модернистская" 
работа вместе с двумя написанными на пленэре полотнами - "Ласточками" и 
"Железной дорогой" - составит его вклад в Салон 1874 года, где каждый художник 
- 
радующее изменение правил! - получит право выставить три произведения.

Ибо, что бы там ни говорили и что бы ни делали "батиньольцы", Мане твердо решил 

экспонироваться в этом Салоне. Он не желает - совершенно не желает! - 
присоединиться к вынашиваемому ими плану, с некоторых пор нарушающему их былое 
единство. Окончательно отказавшись от Салона, наиболее новаторская часть 
"батиньольцев" добивается осуществления собственного проекта: она хочет создать 

общество художников, которое организовывало бы групповые выставки, полностью 
независимые от официальных сфер; первая такая выставка будет устроена ближайшей 

весной.

Покинув кафе Гербуа, где теперь стало слишком шумно от уличного движения, от 
лавочек ремесленников и свадебных залов соседних ресторанов, "батиньольцы" 
переносят свои заседания в кафе "Новые Афины" на площади Пигаль. Споры не 
прекращаются, приобретая подчас очень резкий характер. Моне, Писсарро, Дега (он 

отрекся от частицы "де"), Ренуар, Сислей - все стараются убедить Мане, 
заставить 
его присоединиться к ним. Его сопротивление, его гневное упорство огорчают 
"батиньольцев". Неужели "банда" должна идти в бой без своего вождя? Они 
приводят 
аргументы. Разве мало настрадались все они от остракизма жюри или - при более