поболтали, большая стрелка слушала маленькую. И Лепот открыл - или  раскусил
- Бомарше. Надо отдать этому человеку должное: пусть он и был плутом, это не
помешало ему оказаться наблюдательным и достаточно скромным, чтоб допустить,
что  фантазия  у  юнца,  возможно,  богаче,   нежели   у   него,   великого,
неподражаемого, прославленного  Лепота.  Он  зачастил  в  мастерскую  и  все
внимательнее присматривался  к  Карону-сыну.  Польщенный  часовщик  с  легко
понятным восторгом принимал у себя уважаемого коллегу, а подмастерье,  также
польщенный, втягивался в игру и открывал знаменитому Лепоту один  за  другим
свои секреты. Этот последний, зная  механику,  все  мигом  смекнул.  Провели
сравнение, как сказали бы ныне, проверочные испытания. Уложенные в  футляры,
опечатанные и открытые двумя днями  позже,  часы  Пьера-Огюстена  показывали
точное время плюс-минус минута; часы Лепота, подвергнутые тому же испытанию,
при сравнении с часами соперника выглядели испорченными. Но и тут Лепот  вел
себя скорее  как  хитрец,  чем  как  завистник.  Он  не  только  не  скорчил
брезгливую  гримасу,  но  поздравил  и  обласкал  юношу.  Пьер-Огюстен,  для
которого это было крещенье огнем, попался на удочку и в один прекрасный день
дал гроссмейстеру королевского времени один из своих спусков. Вор - ибо  тот
был вором - бросился домой, не теряя ни минуты.
     Вскоре  "Меркюр  де  Франс",  выполнявшая  одновременно  роль  "Журналь
офисьель",  "Монд"  и  научной  газеты  того  века,  опубликовала  следующую
заметку: "Господин Лепот представил недавно его величеству часы, только  что
им сделанные, главное достоинство которых заключается в спуске..."
     В ту минуту, когда Карон-сын дочитал это сообщение, он и превратился  в
Бомарше.
     Спуск,  описанный  в  "Меркюр  де  Франс",  был   точь-в-точь   спуском
Пьера-Огюстена,  Лепот  даже  не  счел  нужным   изменить   хоть   одну   из
характеристик механизма, чтобы приписать себе отцовство, как это сделали  бы
сегодня.  Чему  тут  удивляться!  Разве  мог  один  из  великих  мира  сего,
версальский завсегдатай, часовщик, известный всей Европе, опасаться протеста
какого-то   никому   не   ведомого    подмастерья,    отцу    которого    он
покровительствовал? Разве не было честью для этого мальчишки уж  и  то,  что
он, Лепот, присвоил его изобретение? Он поступил  бы  точно  так  же,  осени
гениальная мысль не Карона-сына, а  одного  из  работников  его  собственной
мастерской. Короче, Лепот спал спокойно. Достопочтенный член  Академии  наук
не преминул сделать сообщение своим  коллегам.  "Я  нашел  способ  полностью
устранить костылек и  контркостылек,  состоящий,  как  известно,  из  восьми
деталей, поместив один из стержней в личинку стойки, что предохраняет  спуск
от опрокидывания, зацепки и т. д." Одним словом, великое открытие.
     Две недели спустя "Меркюр  де  Франс"  опубликовала  на  своих  полосах
наделавшее немало шума письмо некоего юного читателя.  Всем,  кто  с  первых
страниц  этой  книги  хочет  познакомиться  с  подлинным  Бомарше,   следует
внимательно прочесть это послание:
                                             "В Париже, 15 ноября 1753 года.
     С неописуемым удивлением я прочел, сударь, в вашем номере  от  сентября
1753 года, что г-н Лепот, часовщик Люксембургского дворца, сообщает,  как  о
своем изобретении, о новом спуске для стенных и карманных часов, который он,
по его словам, имел честь представить королю и Академии.
     Мне слишком важно в  интересах  истины  и  моей  собственной  репутации
отстоять  свое  авторство  на  изобретение  сего  механизма,  чтобы  я   мог
промолчать по поводу подобной неточности.
     Действительно, 23 июля сего года, обрадованный своим открытием, я  имел
слабость вверить этот спуск г-ну  Лепоту,  дабы  он  мог  установить  его  в
стенных часах, заказанных ему г-ном де Жюльеном, причем он заверил меня, что
никто не сможет заглянуть  внутрь  этих  часов,  поскольку  он  снабжает  их
воздушным заводом, придуманным им, и ключ от часов будет только у него.
     Мог ли я помыслить, что  г-н  Лепот  сочтет  должным  присвоить  спуск,
который, как это видно, я доверил ему под печатью секрета.
     Я отнюдь не желаю  поразить  публику,  и  в  мое  намерение  не  входит
перетянуть ее  на  свою  сторону  простым  изложением  событий;  я,  однако,
настоятельно умоляю ее не верить на слово  г-ну  Лепоту,  пока  Академия  не
рассудит наш спор, решив, кто из нас  двоих  создатель  нового  спуска.  Г-н
Лепот, кажется, желает  уклониться  от  разбирательства,  заявляя,  что  его
спуск, которого я не видел, ничуть не похож на мой; однако, судя по  анонсу,
я прихожу к выводу, что принцип действия у него в точности тот  же,  и  если
лица, уполномоченные Академией  выслушать  нас,  найдут,  несмотря  на  это,
какие-либо  различия,  оные  будут  объясняться  лишь  отдельными   пороками
конструкции, которые только помогут обнаружить плагиат.
     Я не обнародую сейчас своих доказательств; необходимо, чтобы  они  были
представлены уполномоченным Академии в своей первозданной силе; поэтому, что
бы ни говорил и ни писал против меня г-н Лепот, я буду  хранить  неколебимое
молчание, пока Академия не составит свое мнение и не произнесет приговор.
     Пусть здравомыслящая публика наберется  терпения;  я  рассчитываю,  что
справедливость  и  покровительство,  неизменно  оказываемые  ею  искусствам,
обеспечат мне эту милость. Осмелюсь льстить себя надеждой,  сударь,  что  вы
сочтете возможным опубликовать это письмо в вашем следующем выпуске.
                                        Карон-сын, часовщик, улица Сен-Дени,
                                             подле церкви Святой Екатерины".
     Думается, я  не  ошибусь,  утверждая,  что  это  письмо  было  воистину
рождением  Бомарше.  В  самом  деле,  разве  здесь  уже  не  сочетаются  ум,
поразительный в разрешении каверзных проблем, литературный  талант  и  самое