этому столь прекрасному ремеслу должна войти в ваше  сердце  и  безраздельно
поглотить ваш ум.
     3. Отныне вы не станете ужинать вне дома и по вечерам ходить  в  гости;
ужины и прогулки для вас слишком опасны; но я дозволяю вам обедать у  друзей
по воскресеньям и праздничным дням, при условии,  однако,  что  всегда  буду
поставлен в известность, к кому именно вы пошли, и не позднее  девяти  часов
вы неукоснительно будете дома. Отныне я запрещаю вам даже обращаться ко  мне
за разрешением, идущим вразрез с этой статьей,  и  не  рекомендовал  бы  вам
принимать подобные решения самовольно.
     4. Вы полностью прекратите ваши злосчастные занятия музыкой и, главное,
общение с молодыми людьми, этого я совершенно не потерплю. То и  другое  вас
загубило. Однако из снисхождения к вашей слабости я разрешаю вам  играть  на
виоле  и  флейте  при  непременном  условии,  что  вы  воспользуетесь   моим
дозволением лишь после ужина по будним дням и никоим образом  не  в  рабочие
часы, причем ваша игра не должна мешать отдыху соседей или моему.
     5. Я постараюсь по возможности не давать вам  поручений  в  город,  но,
буде я окажусь вынужден к  тому  моими  делами,  запомните  хорошенько,  что
никаких лживых извинений за опоздание я не  приму:  вам  уже  известно,  как
гневаюсь я в таком случае.
     6. Вы будете получать от меня стол и восемнадцать ливров в  месяц,  кои
пойдут на ваше содержание, а также, как  это  уже  было  мною  заведено,  на
мелкие расходы по покупке  недорогого  инструмента,  которые  я  не  намерен
входить, и, наконец, на то, чтобы постепенно выплатить ваши долги;  было  бы
чересчур  опасно  для  вашего  характера  и  весьма  неприлично   для   меня
выплачивать вам пенсион и считаться с вами  за  сделанную  работу.  Если  вы
посвятите себя, как то велит ваш долг, расширению моей клиентуры и  получите
какие-либо заказы благодаря вашим талантам, я стану выделять  вам  четвертую
часть дохода со всего поступившего по вашим каналам; вам известен мой  образ
мыслей, и вы знаете по опыту, что я  никому  не  позволю  превзойти  себя  в
щедрости; заслужите же, чтобы я сделал вам  больше  добра,  чем  обещаю;  но
помните, на слово я не дам ничего, отныне я желаю знать только дела.
     Ежели мои условия вам подходят, ежели вы чувствуете в  себе  достаточно
сил, чтобы добросовестно выполнить их, примите и подпишите..."
     Пьер-Огюстен подписал договор и сдержал слово. В двадцать  лет  он  был
первым часовщиком Франции; и, возможно, по сей день остается  самым  великим
часовщиком  всех  времен.  Не  входя  в  тайны  этого  ремесла  -  чтобы  их
постигнуть, нужно иметь швейцарскую душу, - я позволю себе все же напомнить,
что оно требует долгого и нелегкого ученичества. Зато теперь Пьер-Огюстен по
ночам не просто предавался рассеянному образу жизни,  он  срывался  с  цели.
Вообразите, что значит для юноши, полного сил и  "пылкого  в  наслаждениях",
двенадцать часов на табурете, с напильником в руке, ее взором, прикованным к
крохотному  механизму.  А  рядом   -   все   соблазны   улицы,   видимой   и
притягательной, более видимой и более притягательной чем  во  всякой  другой
мастерской, так как часовщики по закону и под угрозой закрытия лавки обязаны
работать на виду у всех; цех ювелиров добился от  властей  этого  кабального
указа, чабы получить гарантию, что их  соперники  часовщики  не  работают  с
драгоценными металлами. Посему свет в лавку господина  Карона  льется  через
четыре широких окна. Пьеру-Огюстену достаточно поднять глаза, чтобы видеть и
грезить. У меня нет никаких доказательств, но я убежден, что поднимал их он,
однако, куда реже, чем принято думать.

     В 1753 году были, конечно, часы стенные и карманные, но точного времени
они не показывали. Куда там!  Все  часовщики  Европы  отчаянно  искали,  как
добиться равномерного хода  колесиков,  и  некоторые  считали,  что  никаких
улучшений тут вообще ждать не приходится. В Версале и Париже, равно как и  в
Лондоне, вельможи и простолюдины жили, отмеряя время с точностью примерно до
получаса. Бомарше дал себе клятву  свести  эти  полчаса  к  нулю  и  добился
своего. В часах, которые  вы  носите  на  запястье,  есть  "спуск"  Бомарше.
Открытие, выдержавшее  два  столетия  и  совершившее  революцию  в  ремесле,
насчитывающем уже пять столетий, нельзя считать ничтожным. Я  так  настаиваю
на этом пункте потому, что мне он  представляется  характерным.  Большинство
авторов, как  мне  кажется,  глядят  на  изобретение  Бомарше  сверху  вниз.
Гениального механика превращают в умельца, фокусника,  часовых  дел  Фигаро.
Нам  в  наших  оценках  тоже  не  повредил  бы  "спуск",  ибо  они  зачастую
недостаточно точны.
     Вот мне и хочется во что бы  то  ни  стало  показать  вам  Бомарше  "по
точному времени".
     И все же один человек сразу принял Пьера-Огюстена  всерьез.  Звали  его
Жан-Андре Лепот, и был он королевским часовщиком, а в те времена это значило
немало. Скажем для простоты, что Лепот, не без помощи снобов, задавал  время
Версалю и богатым кварталам Парижа. Как раз в 1753  году  он  изготовил  для
Люксембургского дворца первые горизонтальные стенные часы, наделавшие  много
шуму. Сей видный персонаж не утратил с возрастом любознательности и  непрочь
был заглянуть в лавки коллег. Случалось ему  почтить  своим  присутствием  и
мастерскую на улице Сен-Дени, добрая  слава  которой  непрерывно  росла.  Во
время одного из  таких  посещений  он  и  познакомился  с  Пьером-Огюстеном,
подмастерьем,  и,   глядя   с   интересом,   хотя   и   не   без   некоторой
снисходительности, на его работу, королевский часовщик догадался,  чего  тот
доискивается.  Значит,  этот  мальчишка,  надо  сказать,  очаровательный   и
забавный,  упрямо  стремится  разрешить  квадратуру  круга  часовщиков!  Они