человек  в  здравом  уме  предложить  женщине  моего  положения   пятнадцать
луидоров? Мне, которая накануне отказалась от ста?
     - О каком накануне в таком случае вы говорите, сударыня?
     - Да, черт возьми, сударь, о  кануне  дня,  когда...  (Она  осеклась  и
прикусила язык.)
     - О кануне дня, - сказал я ей, - когда с вами никогда не заговаривали о
пятнадцати луидорах, не так ли?
     - Прекратите, - сказала она, в ярости,  вскочив  со  стула,  -  или  вы
получите от меня пару оплеух... Вы  со  всеми  вашими  мерзкими  вывернутыми
фразами только и хотите что запутать меня и заткнуть мне  рот;  но  клянусь,
воистину - больше я ничего не скажу".
     Стремись следствие разрешить дело в соответствии с истиной, оно не дало
бы г-же Гезман ни минутой дольше  увязать  в  нелепом  вранье,  но  кого,  в
парламенте заботила правда?  На  протяжении  месяцев  советники  тянули  эти
бредовые  допросы  при  закрытых  дверях,   ожидая   промаха,   какой-нибудь
оплошности Бомарше, ведь  осудить-то  нужно  было  именно  его!  Они  упорно
старались  его  погубить  -   благопристойность,   солидарность,   репутация
парламента требовали оправдания Гезмана.
     Но  эти  неподкупные  судьи  не  учли  "Мемуаров".  Первый  "Мемуар"  и
последовавшее сразу же за ним дополнение были отпечатаны  в  десятках  тысяч
экземпляров в течение нескольких  дней.  Сцены  с  г-жой  Гезман  немедленно
сделались сюжетами парадов. Их разыгрывали повсюду - на бульварах, в кафе, а
вскоре и в небольших театриках. Потом - в салонах, наконец - в Версале. Г-жа
Дюбарри, обожавшая "лакейские комедии", не уставала слушать Превиля  в  роли
Бомарше и Дюгазон в роли советницы  Гезман.  В  итоге,  кажется,  даже  сами
принцы стали разыгрывать буффонные сцены следствия. Что мог поделать канцлер
Мопу против самой изощренной формы бунта, той, которая избрала окольный путь
- смех?

     Но против самого Гезмана, остающегося за кулисами  этого  удивительного
театра, где человек, сражающийся в одиночку, смеясь, ставит  на  карту  свою
свободу, необходим иной тон. Уверенный в себе, уверенный в своем парламенте,
советник, не слишком пока тревожась, выжидает, когда Бомарше постигнет кара.
Разве он, Гезман, не защищает порядок и закон? Чтобы  отвечать  на  дерзости
этого обвиняемого, который  в  своей  закоренелой  преступности  доходит  до
утверждения, что он ни в чем не повинен, у Гезмана есть супруга и  несколько
субъектов, готовых за сто луидоров, а то и меньше, поливать Бомарше грязью -
всякие Марены и Бакюлары, о которых мы еще поговорим. Чем рискует  Гезман  в
худшем случае? Что ему поставят в упрек легкомыслие его дражайшей  половины?
Пусть так, он отправит ее в монастырь, для нее уже  предусмотрительно  снята
там келья! Ради сохранения незапятнанного имени советник готов  на  все,  но
только не самому лезть в драку. Я сказал, что он держится за кулисами, но на
самом деле он прячется под колосниками,  меж  бутафорских  богов,  солнца  и
молний. С ним нужен другой тон. Возвысить голос так, чтобы  заставить  судью
спуститься на землю и показать всем, как врут его весы, - вот метод Бомарше.
Гезман сделал лишь один промах, но крупный: он  счел,  что  Леже  у  него  в
руках. Как это похоже на  судейского  чиновника  -  полагать,  что  издатель
служит только авторам. Однако Леже, подписавший под  давлением  Гезмана  два
ложных  заявления,  не   устоял   перед   напором   Бомарше,   и   секретарь
зарегистрировал его признания. Например,  рассказ  о  последнем  свидании  с
советником на улице л'Этуаль, неподалеку от Дворца правосудия.
     "Мой дорогой господин Леже, сказал ему достопочтенный  автор  "Трактата
об уголовном праве ленов", я послал за вами, чтобы сказать, что вы можете не
тревожиться. Я все уладил, вы не будете вызваны в суд ни как  свидетель,  ни
как обвиняемый". Замечательная, не правда ли, фраза в устах судьи!  Бомарше,
разумеется, выжал из нее все возможное и даже невозможное: "Вы все  уладили,
сударь! Вам вручены весы и меч, и у вас для первых - две меры, две  гири,  а
второй вы либо придерживаете, либо вонзаете по собственному усмотрению;  так
что человек является свидетелем, если согласен с вами, обвиняемым - если вам
противоречит..." Удар сильный, однако у Гезмана непробиваемая  шкура.  Когда
Леже на свидании с советником пытался объяснить своему  сообщнику,  что  он,
хотя и подписал под его нажимом требуемые заявления, перед судом  не  сможет
отстаивать ложь, к которой его  принудили,  Гезман,  достопочтенный  Гезман,
ответил: "Я вам весьма сочувствую, Леже, _но уже  поздно_:  вы  сделали  два
заявления, и моя жена будет стоять на своем  до  конца.  Если  вы  вздумаете
что-либо отрицать, пеняйте на себя!" Это "уже поздно" вдохновило Бомарше  на
замечательную тираду. Фигаро в очередной раз преподал урок Бридуазону.
     "..._Уже поздно_! Как, сударь!  Значит,  наступает  момент,  когда  уже
_поздно_ сказать правду! Человек, питая  к  вам  слабость,  подписал  ложное
заявление, которое может навсегда погубить несколько  благородных  людей;  и
только потому, что его раскаяние повредило бы вашим намерениям, _уже поздно_
его выказать! Вот мысли, от которых  у  меня  закипает  мозг  и  разрывается
череп. И вы еще судья! Как низко мы пали, бог мой!"
     Гезман был крепок, как дуб, и гибок, как лоза. Для  галерки  он  хранил
величественный и неприступный вид, отвечая презрительным молчанием на  атаки
негодяя, но в то же время  наносил  противнику  сокрушительные  удары  через
подставных лиц. Бомарше приходилось поэтому обороняться от нападений со всех
сторон. Тактика советника  была  великолепна  -  умножая  "поля  битвы",  он
ослаблял противника, науськивая на  него  все  новых  клеветников,  вынуждал
Бомарше защищаться и мутил общественное мнение. Не следует забывать,  что  в