которая затрагивает не только его лично? Несомненно. Знает ли он также,  что
в конечном итоге на свой лад  подготавливает  падение  системы?  Думаю,  да.
Знает ли он, наконец, что логическое следствие его  бунта  -  метафизическое
убиение отца? Нет, конечно.
     Гезман, как это ни  странно,  ввязывается  в  дело  с  гораздо  меньшим
энтузиазмом. Конечно, у него в руках все козыри. Но, уверенный в победе,  он
все же рискует оказаться  жертвой  неприятной  огласки.  Судьи  инстинктивно
предпочитают жить в тени, тайна оберегает респектабельность.
     Не добившись, однако, королевского  ордера  на  арест  Бомарше,  Гезман
вынужден играть в открытую. 21 июня он подает жалобу на попытку  подкупа,  и
четырьмя днями позже назначенный  судом  докладчик  До  де  Комбо  открывает
следствие. И поскольку свобода пришлась людям по душе, с тех пор никому  уже
не удавалось его закрыть.

                               Упрямая башка

     Итак, Бомарше, ославленный, едва выкарабкавшись из  тюрьмы,  наполовину
разоренный, в одиночку или почти в одиночку, атакует королевский  парламент,
ибо на этот раз палата и монарх - едины, поскольку первая -  лишь  выражение
воли последнего. В одиночку,  так  как  нет  адвоката,  который  решился  бы
защищать его против Гезмана - судьи и истца в одном лице.  Тем  немногим,  у
кого, подобно мэтру Тарже, хватило бы мужества поддержать Бомарше, убеждения
и чувство чести не позволяют выступать в  этом  холуйском  парламенте,  этой
ничтожной  пресмыкающейся  палате  регистрации   королевских   указов.   Как
выражаются в ту пору, они предпочитают блюсти свою девственность. Но к  чему
вообще адвокат, когда готовишься предстать перед судом, который выносит свои
решения при закрытых дверях, перед судом, весы которого заведомо врут, перед
судом, наконец, который вовсе не обязан мотивировать свое  решение?  К  чему
бороться,  если  выигрыш  невозможен?  Семья  и  последние  друзья,  еще  не
отступившиеся от Бомарше, сначала тщетно пытаются  удержать  его,  а  потом,
предвидя исход процесса, думают лишь о подготовке бегства  или  о  том,  как
смягчить с помощью самых высоких сфер суровость неотвратимого наказания.  Не
будем осуждать их - Бомарше ведь и в самом деле ввязался в безумную  борьбу.
Сам он понимал  это  настолько  хорошо,  что  за  несколько  часов  до  суда
приготовился к худшему. Да, Бомарше всерьез подумывал о том, чтобы покончить
с собой, предпочитая  смерть  жизни  клейменого,  обесчещенного,  галерника.
Никогда, без сомнения, ответчик  не  отдавал  себе  столь  ясного  отчета  в
опасности, которой подвергается, тем более ясного, повторяем,  что  ввязался
он в процесс сознательно, он желал его, стремился к нему, скажем  даже,  сам
его вызвал. Итак, он  был  один.  Что  может  сделать  один  человек  против
шестидесяти судей, которые окружены тайной, как рыба водой,  рады  послужить
королю, их назначившему, рады защитить свою палату, атакуемую негодяем, рады
выказать свою солидарность и свою дружбу Гезману? Ничего...  если  соблюдать
правила игры. Гениальное озарение Бомарше проявилось в том, что он понял - и
понял  молниеносно  -  необходимость  вынести  конфликт  за  пределы   узкой
легальности,  в  которую  замыкала  его  существующая   система.   Революции
начинаются в  тот  момент,  когда  ставятся  под  сомнение  или  отвергаются
установления, обычаи, законодательный  механизм.  И  у  одинокого  человека,
стремящегося  повергнуть   любой   режим,   любой   порядок,   политический,
юридический или социальный, существует единственное  орудие  -  общественное
мнение. Но надо еще догадаться, что таковое  существует!  В  1773  году  его
приходилось практически выдумать. Разумеется, в  том  полемическом  столетии
Бомарше был не первым, кто воспользовался  своим  пером,  чтобы  нападать  и
обороняться, но до него памфлеты, публикуемые  подпольно,  записки,  мемуары
отнюдь не предназначались для народного чтения. Их печатали  для  небольшого
круга "знатоков", тиражом несколько сотен экземпляров,  который  по  большей
части так и оставался у типографа.  Эти  конфиденциальные  тексты,  изданные
подпольно  и  чаще   всего   уничтожавшиеся   прежде,   чем   их   удавалось
распространить, редко обогащали авторов, как правило,  анонимных.  В  лучшем
случае подобные произведения - например, памфлеты Вольтера  -  обращались  в
среде, которую Мы сейчас назвали бы хорошо информированными кругами, в узкой
прослойке людей, причастных к политике,  высшему  свету,  литературе.  Такие
читатели могут позабавиться, изумиться, даже возмутиться на один  вечер,  но
они не взбунтуются. Бомарше, сражаясь со своими судьями, обратился ко  всему
миру. Дело невиданное. Известно ли вам, например, что его "Мемуары",  тотчас
переведенные на несколько языков, получили громкий  отклик  в  Америке,  где
Бомарше еще прежде, чем сыграл решающую роль в  освобождении  колоний,  стал
известен как защитник гражданских свобод? Общественное мнение в 1773 году не
обманулось: выступая против Гезмана, Бомарше нападал на все формы угнетения,
несправедливости, тирании.
     Самое замечательное, что его "Мемуары" ничуть не отклоняются от  своего
сюжета. Бомарше не обобщает, не философствует. Хотя ему и случается повысить
тон, за рамки предмета спора он почти не выходит. На первый взгляд "Мемуары"
не идут дальше его собственного дела: изложение  конфликта,  отчеты  о  ходе
следствия, ответы противникам. Но властная мысль, забавность  повествования,
острота стиля и, главное, глубокое дыхание, поразительная сила, одушевляющая
их с начала до конца, превращают "Мемуары" в подлинный  шедевр.  Чем  глубже
увязают тяжущиеся стороны в  зыбучих  песках  процедуры,  чем  двусмысленнее
становятся показания Гезманов, чем больше запутывается клубок - кажется, его
невозможно распутать, - тем яснее выявляется правота Бомарше, и его борьба -