наказание, ожидавшее его в случае неудачи. Omnia citra mortem, иными словами
- каторга, галеры, позорный столб. Огромная ставка в игре,  где  надежда  на
выигрыш весьма сомнительна. Двадцатью годами раньше Пьер-Огюстен  выиграл  -
свое первое сражение с Лепотом, призвав в арбитры короля,  в  1773  году  он
вступает в бой одновременно и с Гезманами и с королем.  Он  восстает  против
системы и союзника может найти только в  народе,  точнее  -  в  общественном
мнении. Между тем в  апреле  1773  года  общественное  мнение  настроено  по
отношению к нему более чем враждебно. Склонив  голову,  смирившись,  он  еще
сумел бы, несомненно, вернуть расположение короля и  дружбу  принцев,  но  в
сорок лет Бомарше уже не желал сдаваться. "Только  вы  один  смеете  открыто
смеяться в лицо", - скажут ему после  "Женитьбы".  Чтобы  смеяться  в  лицо,
нужно устоять на ногах.
     Итак, 21 апреля Бомарше посылает г-же Гезман следующую записку:
     "Не имея чести, сударыня, быть Вам представленным, я не посмел  бы  Вас
тревожить, если б после проигрыша  мною  процесса,  когда  Вы  соблаговолили
вернуть  мне  два  свертка  луидоров  и  часы   с   репетицией,   украшенные
бриллиантами, мне передали бы от Вас  также  пятнадцать  луидоров,  кои  наш
общий друг, взявший на себя переговоры, оставил Вам в качестве надбавки.
     Ваш супруг обошелся со мной в  своем  докладе  столь  чудовищно  и  все
доводы моей защиты  были  до  такой  степени  попраны  тем,  кто,  по  Вашим
уверениям, должен был отнестись к ним с  законным  уважением,  что  было  бы
несправедливо присовокупить к огромным потерям, в которые обошелся мне  этот
доклад, еще и потерю пятнадцати луидоров, странным  образом  затерявшихся  в
Ваших руках. Если за несправедливость нужно платить, то уж во всяком  случае
не человеку, который так жестоко пострадал от нее. Надеюсь, Вы отнесетесь со
вниманием к моей просьбе и, вернув  мне  по  справедливости  эти  пятнадцать
луидоров, удостоите  принять  мои  заверения  в  совершенном  и  непременном
почтении и пр.".

     Бомарше поставил  г-жу  Гезман  перед  выбором:  либо  вернуть  ему  15
луидоров, либо отрицать, что она их получила. В первом случае, признав,  что
она присвоила сумму, которая якобы предназначалась секретарю, она  навлекала
на себя позор; во втором  опасность  для  нее  была  еще  больше,  поскольку
многочисленные свидетели могли изобличить ее  во  лжи,  а  следовательно,  в
недостойном поведении. Что касается советника, то, как бы она ни  поступила,
это должно было  весьма  серьезно  подорвать  его  доброе  имя  и  репутацию
неподкупного.
     Получив письмо, г-жа Гезман отправилась к книготорговцу. Мы никогда  не
узнаем ни того, о чем договорились всемогущая советница и бедняга  Леже,  ни
того, как ей удалось обойти его, хотя нельзя полностью  исключить  и  доводы
галантные. Короче, двумя часами  позже  книготорговец,  донельзя  смущенный,
позвонил в дверь Фаншон и выпалил  затверженный  урок:  "Госпожа  Гезман,  -
сказал он, - весьма гневается и не понимает, как смеют от нее требовать  100
луидоров и часы, уже возвращенные ею. Она уведомляет господина  де  Бомарше,
что если он будет настаивать, она добьется вмешательства министров,  которые
в руках у ее супруга..." Г-жа Лепин и ее друзья, при сем  присутствующие,  в
полном изумлении. Уж не сошел ли Леже с ума? Или они  плохо  расслышали?  Он
повторяет то же, слово в слово. Тогда Фаншон сухо напоминает, что речь  идет
лишь о 15 луидорах, о которых он не мог забыть. Поскольку с очевидностью  не
поспоришь, книготорговец теряется и умолкает. На  него  нажимают.  Напрасный
труд. Прежде чем откланяться,  он  несколько  приходит  в  себя  и  заявляет
присутствующим, что будет отрицать "какую-либо  свою  причастность  к  этому
делу, если оно примет дурной оборот".
     Итак, первого свидетеля Бомарше потерял. Но спустя  несколько  дней  он
обрел главное - свободу.  Теперь,  когда  граф  де  Лаблаш  добился  своего,
Лаврильеру незачем было держать Бомарше под замком,  и  6  мая  он  подписал
ордер на освобождение.  Поступив  так,  министр  проявил  полное  отсутствие
политического чутья. Человеку, которого он  вопреки  всякой  справедливости,
оказывая дружескую услугу  его  врагу,  запер  в  Фор-Левек,  предстояло  по
освобождении потрясти режим и нанести первый удар абсолютной монархии.
     8 мая поутру Бомарше, однако, одолевали иные заботы. Прежде  всего  ему
необходимо было выручить свою мебель и "раздобыть денег". На  его  попечении
г-н Карон, Жюли, прозябающая в аббатстве Сент-Антуан, и обе испанские  дамы,
вернувшиеся из Мадрида, где они разорились дотла. За несколько дней,  пустив
в ход свой кредит и свой ум, он  проворачивает  новые  торговые  операции  и
добивается возврата Шинонского леса. Это, конечно, еще не богатство, но  уже
гарантия полунадежного существования, узкий  плацдарм,  позволяющий  Бомарше
начать наступление на Гезманов.
     По  вечерам,  в  кафе  или  гостиных,  Бомарше  во  всех   подробностях
рассказывает перипетии своих отношений с мастерицей  ощипать  каплуна  и  ее
супругом. За несколько дней история с  15  луидорами  облетает  весь  Париж.
Противники парламента, которым несть числа, с восторгом узнают,  что,  когда
речь  идет  о  подмазке,  советники  Мопу  нисколько   не   уступают   своим
предшественникам. Кто-то уже пустил знаменитый каламбур:
     "Луи Пятнадцатый прикончил старый парламент, пятнадцать  луи  прикончат
новый". Любопытная деталь - Ги Тарже, прославленный адвокат, считавший делом
чести не выступать в новом парламенте, организует ужин,  где  мирит  Шона  и
Бомарше.  Отныне  друзья  неразлучны  вплоть  до  исхода  битвы,   абсурдным
предлогом для которой послужила их ссора.
     Но Гезман нашел, что противопоставить пресловутым 15 луидорам:  мы  уже