вынести страдания моих сестер, племянниц,  испытывающих  ужас  надвигающейся
нужды, вызванной моим чудовищным арестом  и  хаосом,  который  возник  из-за
этого в моих делах. Даже сам деятельный  характер  моей  души  оборачивается
сейчас против меня, убивает меня, я борюсь с острым  недугом,  коего  первые
признаки уже проявляются в бессоннице и отвращении к пище. Воздух  в  камере
отвратительный и разрушает мое несчастное здоровье...".
     Однако, коснувшись дна, Бомарше не  замедлит  выплыть  на  поверхность,
подобно ныряльщикам, выталкиваемым из глубин какой-то  непонятной  пружиной.
Первым это почувствовал герцог де Лавальер, который счел необходимым -  и  у
него  были  на  то  вполне  извинительные  причины  -  ограничить  права   и
прерогативы своего старшего бальи. И тут к  Бомарше,  все  еще  запертому  в
Фор-Левеке, словно по мановению  волшебной  палочки,  возвращаются  душевные
силы, задор и подлинное благородство. Его письмо герцогу  пространно,  полно
мелких подробностей, которые могут  показаться  безынтересными,  но  оно  от
начала до конца проникнуто чувством собственного достоинства. В беде Бомарше
обретает истинное величие. Отныне  он  никогда  больше  не  станет  говорить
униженным тоном, напротив, обращаясь к герцогам, министрам  и  монархам,  он
будет все больше повышать голос. Письмо к Лавальеру - первый сигнал,  первый
протест.
     "Господин герцог,
     Пьер-Огюстен Карон де Бомарше, старший бальи судебной палаты вверенного
Вам егермейстерства, имеет честь довести до Вашего сведения,  что  поскольку
заключение в тюрьму по королевскому ордеру  на  арест  ни  в  коей  мере  не
затрагивает гражданского состояния,  он  был  весьма  удивлен,  узнав,  что,
неправильно истолковав Уложение о судопроизводстве по делам охоты от 17  мая
1754 года, предусматривающее лишение права на свечу  должностного  лица,  не
представившего убедительных объяснений своего отсутствия  при  вступлении  в
должность нового чиновника, секретарь егермейстерского суда произвел раздачу
свечей по списку, где имя и  право  на  свечи  лица,  занимающего  должность
старшего бальи, было опущено;  это  само  по  себе  уже.  является  вопиющим
нарушением вышеозначенного Уложения, поскольку ничто не может служить  столь
убедительным  извинением  отсутствия  в  суде  в  присутственный  день,  как
несчастье быть арестованным по королевскому ордеру.  Более  того,  секретарь
передал другому  чиновнику  право  распределить  и  подписать  лист  раздачи
вышеупомянутых свечей,  кое  во  все  времена  принадлежало  старшему  бальи
палаты, - в его отсутствие  лишь  исполнение  неотложных  дел  судоговорения
может быть препоручено  другим  чиновникам  в  порядке  старшинства,  а  вся
кабинетная работа остается  в  его  ведении.  Пребывание  старшего  бальи  в
заключении  не  может  служить  извинением  секретарю  суда,   повинному   в
самоуправстве, поскольку вышеозначенный секретарь суда  знает,  что  старший
бальи, уже будучи  в  заключении,  давал  ему  свыше  шестидесяти  раз  свою
подпись.
     Тщание и ревность, с коим старший бальи неизменно вплоть  до  сего  дня
исполнял свои обязанности, позволяют ему надеяться, господин герцог, что  Вы
соблаговолите сохранить за ним все прерогативы вышеуказанной  должности,  не
допуская никаких посягательств и нововведений. Когда г-н де Шомберг, имевший
честь командовать  швейцарской  гвардией,  сидел  в  Бастилии,  король  счел
уместным, чтобы он и там выполнял свои обязанности. То же было и с  герцогом
дю Меном.  Возможно,  что  занимающий  должность,  старшего  бальи  наименее
достойный человек из всех членов Вашей палаты, но он  имеет  честь  занимать
оную должность, и Вы безусловно не станете порицать,  господин  герцог,  его
стремление воспрепятствовать тому, чтобы высшей должности палаты, пока он ее
занимает, был нанесен урон и чтобы какое-либо должностное лицо посягнуло  на
его прерогативы в ущерб ему.
     После  всего  вышесказанного  занимающий  оную  должность  просит  Вас,
господин герцог, соблаговолить отменить и  считать  недействительным  список
распределения  свечей,  коий  прилагается,  а  также  дать  указание,  чтобы
вышеозначенный список без  всякой  подписи  был  доставлен  секретарем  суда
занимающему должность, дабы тот мог его рассмотреть, восстановить свое право
на свечу и поставить под оным списком свою подпись. Кроме  того,  он  просит
Вас наказать, вышеупомянутого секретаря суда за то, что тот, давно состоящий
в должности и обязанный знать параграфы  Уложения  и  права  старшего  бальи
лучше, нежели  новый  чиновник,  судья  низшего  ранга,  чье  рвение  делает
извинительным  нарушение  им  законов,   уложений   и   порядков   окружного
егермейстерского суда, самовольно передал другому право  первого  чиновника,
устранив его имя и его право как из списка распределения, так и  из  раздачи
свечей, за что и должен понести наказание".
     Главное, Бомарше понял, что может  надеяться  только  на  самого  себя.
Тщательно все продумав, он направит из  своей  тюрьмы  на  Гезманов  грозную
боевую машину. Но атаковать Гезманов - значит атаковать парламент  в  целом,
следовательно - правительство, следовательно  -  Людовика  XV.  Между  вновь
созданной высшей судебной палатой и исполнительной  властью  уже  нет  и  не
может быть конфликта, ибо первая выражает волю последней. Тот,  кто  в  1773
году пытается нанести поражение королю, нападая на его рыцарей, пускается на
самую отчаянную авантюру. И вдобавок - в полном одиночестве,  ибо  никто  не
пойдет на безумный риск и не  решится  поддержать  его,  поставив  на  карту
собственную свободу. И тем не менее Бомарше не сдается.  Чтобы  восстановить
свою честь, он рискует всем. 21  апреля,  когда,  обратившись  с  письмом  к
советнице, он двинул вперед свою первую пешку; вся опасность затеянной  игры
уже была ему ясна. Omnia citra mortem {Все,  кроме  смерти  (лат.).}  -  вот