отправился к Лаврильеру, а не застав того, на  улицу  Нев-Сент-Огюстен,  где
Сартин заверил его, что он может спокойно заниматься своими делами.
     Вернувшись домой, он нашел у себя сына одного из  двенадцати  маршалов.
Тот был прислан сестрой, которая "требовала вернуть ее  письма  и  портрет".
Дурной знак! "Сударь" - дерзко ответил  Бомарше,  -  из-за  неопределенности
положения, в котором  я  сейчас  нахожусь,  я  вынужден  отказывать  себе  в
некоторых радостях? Вручаю вам портрет вашей дражайшей сестры  и  ее  письма
упакованными и запечатанными. Вот они". Имя дамы, у которой,  очевидно,  был
роман с Бомарше, по сей день загадка.
     Морис Турнэ в своем издании "Записок" Гюдена полагает,  что  речь  идет
либо об одной из Брольи, либо об одной из Ришелье, но не в том суть, Бомарше
понял - если дочь маршала требует назад свои письма,  значит,  ей  известно,
что он в опасности и должен ждать обыска. Это важнее.
     26 февраля Гюден получил от Бомарше письмо из Фор-Левека,  сравнительно
комфортабельной тюрьмы на улице Сен-Жермен-л'Оксеруа, на берегу Сены:
     "В  силу  незапечатанного  письма,  именуемого  письмом   за   печатью,
подписанного  Людовиком,  а  ниже  -   Фелипо,   завизированного   Сартином,
исполненного Бюшо и относящегося к Бомарше, я, друг мой, с сегодняшнего утра
проживаю в замке Фор-Левек, в комнате без обоев, стоимостью в  2,160  ливра,
где, как меня заверили, я не буду нуждаться ни в  чем,  кроме  необходимого.
Обязан ли я этим семейству герцога, которого спас  от  уголовного  процесса,
сохранив ему жизнь и свободу? Или министру,  приказы  которого  я  неизменно
исполнял или предвосхищал? Этого я не знаю. Но священное  имя  короля  столь
прекрасно, что никогда не вредно употребить его лишний раз  и  к  месту.  Во
всяком  хорошо  управляемом  государстве  по  воле  власти   таким   образом
расправляются с теми, кого  невозможно  обвинить  по  суду.  Что  поделаешь?
Повсюду, где есть люди, происходят  вещи  омерзительные,  и  быть  правым  -
непоправимая ошибка, преступление  в  глазах  правительств,  всегда  готовых
наказать и никогда - судить".
     Если нет никакой необходимости объяснять,  кто  такой  этот  "Людовик",
следует, очевидно, все же сказать, кого звали Фелипо. Да  просто-напросто  -
все того  же  герцога  Лаврильера.  В  те  времена  высокопоставленные  лица
довольно быстро меняли гербы. Герцог, был урожденный Фелипо, как  Бомарше  -
урожденный Карон, сын Карона, fils Caron.
     В те времена конечных гласных не произносили. О Каронесыне - Фикароне -
о  "Цирюльнике"  и,  следовательно,  о   Фигаро   (улавливаете   созвучие?),
естественно, больше не могло быть и речи. Несмотря  на  одобрительный  отзыв
Марена, главного цензора, несмотря на разрешение на постановку,  подписанное
12 февраля Сартином, комедия была запрещена, как  только  автор  оказался  в
тюрьме - "как только я увидел из фиакра, что для меня опускают мост замка, у
входа в который я оставил все свои надежды и свободу".
     Но дьявол приберег три подвоха - Шон был только вторым из них.

                              Семейство Гезман

     Бомарше создали Гезманы.

     Встреча с этой нелепой  и  зловредной  парочкой  сыграла  в  его  жизни
решающую роль. Ввергнув Бомарше в беду - и в какую беду! - они наградили его
гением. Без них он не написал бы ни  монолога  Фигаро,  ни,  главное,  своих
знаменитых "Четырех мемуаров для ознакомления с делом Пьера-Огюстена  Карона
де  Бомарше".  Я  подчеркиваю  -  знаменитых,  поскольку  эти  поразительные
записки, которые прославили Бомарше на всю Европу, едва вышли в свет  и,  по
справедливому замечанию Сент-Бева, могут сравниться с самыми  замечательными
местами из последних "Писем к провинциалу" Паскаля,  сейчас  сохранили  лишь
свою славу  и  давно  превратились  в  библиографическую  редкость.  Гезманы
принесли  Бомарше,  сами  того,  разумеется,  не   желая,   интеллектуальную
зрелость, которой ему  до  сих  пор  недоставало.  Появляются  Гезманы  -  и
меняется все: тон, стиль,  устремления,  нравственный  облик.  В  сорок  лет
Бомарше делает  открытие  -  чтобы  быть  человеком,  недостаточно  ловчить,
лукавить или обращаться в иную веру. Общество мирится с любыми масками, пока
они не нарушают норм карнавала. Но персонаж, который веселится на масленицу,
обязан исчезнуть, когда наступает великий  пост.  В  Версале,  в  Париже,  в
Мадриде Бомарше был ряженым, жил ряженым, писал ряженым. Не пройди он  через
обрушившееся на него грозное испытание, он бы так и умер ряженым. Перечитаем
последние строки его письма  к  Гюдену,  мы  найдем  в  них  ключ  ко  всему
дальнейшему: "Во всяком хорошо управляемом государстве по воле власти  таким
образом  расправляются  с  теми,  кого  невозможно  обвинить  по  суду.  Что
поделаешь? Повсюду, где есть люди, происходят  вещи  омерзительные,  и  быть
правым - непоправимая ошибка,  преступление  в  глазах  правительств..."  Вы
прочли: _"Что поделаешь?"_ 28 февраля Бомарше еще не знает,  что  делать,  и
готов снести свой жребий, иными  словами,  смириться,  склониться,  схитрить
или, как то делал его отец, отречься от своей веры. Мы, однако, видели,  что
по натуре он склонен вступать в бой: против Лепота, против  Клавихо,  против
Лаблаша он боролся, но боролся, не выходя за  рамки  системы,  применяясь  к
обычаям, иерархии,  власти.  _Что  поделаешь?_  Но  все  же  сопротивляться!
Сопротивляться всеми силами. Мы увидим, как он откажется  сложить  оружие  и
вступит в грандиозное сражение против парламента, следовательно, против того
или тех, кем  этот  парламент  создан,  и  бой  этот  войдет  в  историю.  В
результате фантастической схватки, - длившейся целый  год,  судьи,  пусть  и