покровительство и обещанную защиту, не  могу  скрыть  от  Вас  моих  слез  и
опасений; характер буйного  человека,  коего  я  бегу,  слишком  хорошо  мне
известен, чтобы не внушать страха перед будущим, пагубным  для  него,  равно
как и  для  меня.  Дабы  спасти  себя  и  его  от  исступления  ревности,  я
окончательно решила уйти в монастырь. Где бы я  ни  нашла  убежище,  я  буду
иметь честь Вас о сем уведомить. Осмеливаюсь умолять Вас, чтобы это осталось
тайной  для  него,  я  присовокуплю  сие  неоценимое   благодеяние   к   той
благодарности, коей я  уже  прониклась  к  Вам  за  предложенную  помощь;  я
настолько на нее уповаю, что уже договорилась, ссылаясь на Ваше имя и на Ваш
авторитет, поместить свою дочь в монастырь Сретения господня,  куда  сегодня
вечером аббат  Дюге  доставил  мне  удовольствие  ее  отвезти.  Благоволите,
сударь, защитить мать и дитя, которые, кроме господа бога, питают лишь к Вам
одному полное доверие, не имеющее себе  равного  ни  в  чем,  кроме  чувства
глубочайшего почтения,
                        с коим имею честь оставаться, сударь, Вашей нижайшей
                                                      и покорнейшей слугой".
     Г-жа Менар имела обыкновение спасаться в монастыре. Но  отправилась  ли
она туда на этот раз по собственной воле или  по  наущению  Сартина?  Весьма
темна также роль аббата Дюге. Сей достопочтенный священнослужитель не прочь,
при условии, что не будет слишком скомпрометирован, оказать некоторые услуги
полиции. Его письмо от 15 февраля показывает, сколь многообразны были  в  ту
пору  окольные  дорожки,  на  которых  переплетались  земное   и   небесное.
Колоритная деталь - аббат Дюге именует шефа полиции монсиньором!
     "Монсиньор,
     после свидания с Вами я отправился в монастырь Сретения господня,  дабы
удостовериться в соответствии с Вашим приказанием, можно ли найти там  приют
для матери и ребенка. Я имею в виду г-жу Менар и  ее  малютку,  которых  уже
привозил в этот монастырь в четверг вечером, как я имел честь Вас  уведомить
в прошлую субботу. Тогда мне не удалось ничего добиться; там  совершенно  не
было  места  -  с  Вашей  рекомендацией  и  при  добром  расположении   г-жи
настоятельницы к этой девице ее там, разумеется,  хорошо  бы  приняли,  буде
такое  место  бы  оказалось.  Потерпев  неудачу,  я  вернулся  в   монастырь
Кордельерок на улице де л'Урсен, в предместье Сен-Марсо, и  после  множества
расспросов, от  которых  я  уклонялся  и  увертывался,  как  мог,  вчера,  в
воскресенье утром, мне в соответствии с моей просьбой прислали  согласие  на
прием, исходя из чего сегодня около одиннадцати  я  проводил  г-жу  Менар  в
вышеозначенный монастырь Кордельерок. Осмелюсь ли признаться Вам, монсиньор?
Будучи невольно втянут в эту  катастрофу,  могущую  иметь  весьма  печальные
последствия, и наслышанный более, чем  мне  хотелось  бы,  о  насильственных
намерениях ^того, кого бежит г-жа Менар, я весьма страшусь за  себя  самого,
опасаясь, как бы мое чрезмерно доброе сердце не навлекло на меня в  связи  с
этим весьма неласковых поношений
     Г-жа Менар поручила мне сообщить Вам некоторые другие  подробности,  до
нее касаемые; их невозможно доверить письму; уже и  это  слишком  докучливо.
Если то, что до нее относится в сем происшествии, Вам достаточно  интересно,
чтобы я мог позволить себе говорить с  Вами  о  ней,  благоволите  назначить
время, когда я мог бы удовлетворить Ваше желание. Покорный Вашему  указу,  я
пойду навстречу тому особому доверию, коим она ко мне прониклась.  Да  будет
дано моим слабым силам,  не  скомпрометировав  себя,  смягчить  ее  горести!
Остаюсь, сударь, со всем уважением Вашим нижайшим и покорнейшим слугой.
                                                           Дюге, протоиерей,
                                                        монастырь Нотр-Дам".
     Удивительный мир!
     Шона пока не занимал побег Менар, он все еще искал Бомарше, чтобы убить
его. Не расстался он с этой затеей и в вечер, когда Гюден столкнулся с ним в
фойе  "Комеди  Франсэз".  В  театре  был  объявлен  "Цирюльник",  и   герцог
рассчитывал найти там своего недруга. Схватив за  руку  бедного  Гюдена,  он
сообщил ему, зачем явился:
     - Скажите вашему другу, что я прикончу его там, где встречу!
     Удрав за кулисы, Гюден тотчас написал Бомарше,  чтобы  предупредить  об
опасности, но над тем уже нависла другая угроза, рерцог де Лаврильер, прежде
граф  де  Сен-Флорантен,  министр  двора,  призвал  его  в  свой  кабинет  и
посоветовал удалиться на несколько дней в деревню. Бомарше отказался -  этот
приказ задевал его  честь;  мог  ли  он,  не  опозорив  себя,  прятаться  от
угрожавшего  ему  Шона?  Довод  показался  Лаврильеру  убедительным,  и   он
порекомендовал Бомарше оставаться на улице Конде под домашним арестом,  пока
обо всем не будет доложено королю.
     Но поскольку Шон закатил скандал в "Комеди Франсэз",  публично  огласив
свое безумное намерение, дело вскоре попало в суд маршалов  Франции:  именно
на них по традиции была  возложена  обязанность  блюсти  порядок  в  "Комеди
Франсэз" и, главное, разрешать конфликты между лицами дворянского  сословия.
Спор,  таким  образом,  подлежал  их  юрисдикции  по  двум  линиям   -   как
происшествие в театре и как ссора дворян.
     Маршалы -  их  в  ту  пору  было  двенадцать  (в  порядке  старшинства:
Клермон-Тоннер, Ришелье, Бирон,  Эстре,  Бершени,  Конфлан,  Контад,  Субиз,
Брольи, Лорж, Армантьер и Бриссак), - выслушав обе стороны, вынесли  решение
в пользу Бомарше, с которого немедленно был снят домашний арест.
     19 февраля Шон был заключен по королевскому указу в Венсенский замок.
     Но мог ли Бомарше считать, что  с  этой  дурацкой  историей  покончено?
Интуитивно он  опасался  новых  неприятностей.  Для  пущего  спокойствия  он