- Мы должны были драться, этот  господин  и  я,  в  четыре  часа,  имея
свидетелем графа де Тюрпена. Но я не  в  силах  был  дождаться  условленного
часа.
     Шеню, остолбенев  от  изумления,  молча  смотрит  на  герцога.  Бомарше
пользуется случаем:
     - Как вам нравится, сударь, этот человек? Учинил чудовищный  скандал  в
моем доме, признается сам перед представителем  власти  в  своем  преступном
намерении  и  компрометирует  высокопоставленного  сановника,  называя   его
свидетелем  дуэли,  чем  уничтожает  всякую  возможность  выполнения  своего
замысла? Подобное малодушие показывает, что он никогда и не думал всерьез  о
поединке. При этих словах герцог вновь взрывается и накидывается на Бомарше.
Противников успевают растащить. Комиссар просит Бомарше остаться в  гостиной
и уводит герцога в другую комнату. По пути герцог угрожает разбить  зеркала.
Тут, на горе, возвращается от  оружейника  лакей  с  новой  шпагой.  Бомарше
вынужден объясниться:
     - Сударь, я не собирался драться  на  дуэли,  я  никогда  бы  этого  не
сделал; но, не принимая вызова этого человека, я предполагал не расставаться
со шпагой, выходя из дому, и оскорби он меня - а откровенность,  с  коей  он
оповещает всех об этой чудовищной истории,  доказывает,  что  именно  он  ее
зачинщик, - клянусь, я избавил бы, если б  мог,  от  него  мир,  который  он
бесчестит своей подлостью.
     Робея перед герцогом, Шеню тем не менее спрашивает Бомарше, приносит ли
тот жалобу.
     - Я не отдал приказа арестовать его сегодня утром в  суде  и  не  хочу,
чтобы его  арестовывали  в  моем  доме.  Между  порядочными  людьми  принято
поступать по-другому; и я буду действовать только так.
     Комиссар, успокоенный, переходит  в  соседнюю  комнату,  где  видит,  к
своему великому изумлению, что колосс бьет себя кулаками по лицу и  рвет  на
себе волосы. Шеню умоляет его успокоиться:
     - Вы слишком сурово себя наказываете, господин герцог!
     - Вы ничего не понимаете, сударь. Моими кулаками движет не раскаяние, а
ярость, ярость, что я не убил его.
     Крайне почтительно  комиссар  убеждает  герцога  вернуться  домой.  Шон
соглашается,  но,  прежде  чем  покинуть  наконец  жилище  Бомарше,   делает
последний жест, соединяющий величие и безумие, - призвав лакея, которому сам
только что рассек лоб, герцог приказывает причесать  себя  и  почистить  ему
костюм. Закончив туалет, он выходит.
     Таковы главные события этого безумного дня,  о  печальных  последствиях
которого я уже  намекнул.  Вернувшись  восвояси,  комиссар  выполнил  тяжкую
обязанность и  уведомил  обо  всем  Сартина.  В  пространном  и  чрезвычайно
осторожном письме Шеню  рассказывает  обо  всем  виденном  и  слышанном,  но
чувствуется, что он, боясь мести высокопоставленного безумца, изо  всех  сил
старается его не задеть. Поэтому он заканчивает свой рапорт словами:  "Я  не
могу нахвалиться поведением господина герцога, который даже  не  сказал  мне
ничего неприятного", - это _даже_ говорит о многом, не правда ли?
     Герцог изложил историю на свой манер, особенно настаивая  на  том,  что
был  приглашен  к   Бомарше   отобедать.   В   своем   особняке   на   улице
Нев-Сент-Опостен Сартин без особого труда  расплел  клубок  этой  интриги  и
разобрался, кто прав, кто виноват; он ведь близко знал обоих противников.  К
тому же Сартину было известно все и всегда. В одном из писем к Екатерине  II
Дидро говорил о начальнике королевской полиции: "Если бы _философ  Дидро_  в
один прекрасный вечер отправился в какое-нибудь злачное место, г-н де Сартин
узнал бы об этом еще до отхода ко сну. Стоит прибыть в  столицу  иностранцу,
не проходит и суток, как на улице Нев-Сент-Огюстен уже  могут  сказать,  кто
он, каково его имя, откуда он приехал, зачем пожаловал, где  остановился,  с
кем переписывается,  с  кем  живет..."  К  несчастью  для  Бомарше,  решение
зависело не от одного Сартина.

     Бомарше давно уже был приглашен на этот вечер к г-ну Лопу, или  Лопесу,
генеральному откупщику, у которого ему предстояло  прочесть  первый  вариант
"Севильского цирюльника". Семь часов, восемь, девять. Гости Лопеса, то,  что
мы сегодня именуем jetsociety {Избранное общество (анг.).}, а вчера называли
сливками общества, начинают уже обмениваться язвительными замечаниями, когда
появляется автор, весь перевязанный, с забинтованной головой и  резвый,  как
никогда. К нему кидаются с расспросами, он повествует о  своих  злоключениях
небрежно, словно все это случилось не с ним. Затем следует чтение пяти актов
"Цирюльника", комедии, которая уже успела побывать  парадом,  а  потом  была
превращена в комическую оперу,  отвергнутую  Итальянским  театром.  Огромный
успех. После ужина неутомимый Бомарше играет на арфе, поет  -  уже  ночью  -
сегедильи. "Вот так всегда, - пишет Гюден, - что бы с ним ни  случилось,  он
полностью отдавался настоящей минуте, не задумываясь ни о том,  что  прошло,
ни о  том,  что  грядет,  всецело  полагаясь  на  свои  способности  и  свое
присутствие духа. Ему не  нужно  было  ни  к  чему  готовиться  заранее.  Он
неизменно владел собой, и его принципы были столь тверды, что он всегда  мог
на них опереться".
     Вернувшись на улицу Конде уже под утро, Бомарше нашел в спальне  письмо
от г-жи Менар, о  которой  мы  несколько  позабыли,  хотя  именно  она  была
причиной всех этих безумств:
     "Сударь,
     несмотря на все свидетельства доброты, выказанной  Вами  ко  мне,  Ваше