угодий Монружа или Ванва, а подлинного правосудия.

     Теперь, чтобы обосноваться окончательно, ему не  хватало  только  дома,
где он мог бы устроить свою семью и принимать гостей. Пари-Дюверне и на этот
раз помог ему, так что вскоре Бомарше оказался владельцем красивого особняка
на улице Конде, 26. Самой большой радостью для Пьера-Огюстена было  поселить
там весь  свой  клан,  то  есть  двух  незамужних  младших  сестер  и  отца,
овдовевшего в 1756 году. Последний не заставил себя долго  просить.  Страдая
почечными  коликами,  настолько  мучительными,   что   он   был   на   грани
самоубийства, г-н Карон не мог жить в одиночестве. Поэтому  он  с  восторгом
вручил свою судьбу сыну: "...есть ли на  свете  отец  счастливее  Вашего?  Я
умиленно благословляю небо, даровавшее мне в старости опору  в  сыне,  столь
прекрасном по натуре, и мое нынешнее положение не только  не  унижает  меня,
но, напротив, возвышает и согревает мою  душу  трогательной  мыслью,  что  я
обязан моим теперешним благоденствием, после  господа  бога,  только  одному
сыну..." Надо сказать, что г-на Карона грела мысль не об одном  сыне.  В  ту
пору его обхаживали две  дамы  почтенного  возраста,  г-жа  Грюель,  которой
старый часовщик дал прозвище г-жа Панта, и г-жа Анри. В конце концов,  после
долгого жениховства, он уступит авансам второй. Что до Бекасе и  Тонтон,  то
за  ними  на  улицу  Конде  последовал  рой   воздыхателей.   При   переезде
Жанна-Маргарита, по прозвищу Тонтон, как и сестра, присвоила себе дворянскую
частицу и стала именоваться де Буагарнье - в память о своем дяде  Кароне  де
Буагарнье, умершем в чине капитана  гренадеров.  Частыми  гостями  на  улице
Конде  были  дальняя  родственница  Каронов  Полина  Ле   Бретон,   уроженка
Сан-Доминго, к прелестям которой не остался равнодушен  Пьер-Огюстен,  и  ее
тетушка г-жа Гаше,  а  также  Жано  де  Мизон,  молодой  адвокат  Парижского
парламента, де ла Шатеньре, конюший королевы, и шевалье де  Сегиран,  креол,
как и Полина. Весь этот очаровательный мирок  любит,  играет  в  любовь  или
порой прикидывается, что любит. "Дом, - пишет Жюли, - любовная  пороховница,
он живет любовью и надеждами; я живу ими успешнее всех  прочих,  потому  что
влюблена не так сильно. Бомарше -  странный  тип,  он  изнуряет  и  огорчает
Полину своим легкомыслием. Буагарнье и Мизон рассуждают о чувствах до потери
рассудка, упорядоченно распаляя себя, пока не впадут в блаженный беспорядок;
мы с шевалье и того хуже:  он  влюблен  как  ангел,  горяч  как  архангел  и
испепеляющ как серафим; я весела как зяблик, хороша как Купидон и лукава как
бес. Любовь меня не дурманит сладкими напевами, как других, а все же, как  я
ни сумасбродна, меня тянет ее испробовать;  вот  дьявольский  соблазн!"  Она
ошибается, дьявол оставит ей на всю жизнь лишь цвета брата.
     Чтобы потешить эту компанию, Пьер-Огюстен  пишет  парады,  вдохновляясь
теми фарсами, которые он, еще подростком, видел в  ярмарочных  балаганах.  В
XVIII веке парады модный  жанр;  при  дворе  и  в  аристократических  замках
обожают  пьески,  персонажи  которых,  простолюдины,  объясняются  на  таком
исковерканном французском, что их "косноязычию и оговоркам смеются  взахлеб,
надрывая животы". Но самое удивительное, как справедливо отмечает Жак Шерер,
что  "уже  парады  Бомарше  отличаются  политической  остротой".  В   параде
"Жан-дурак на ярмарке" Бомарше задевает все  сословия.  Кроме  "Жана-дурака"
найдены еще четыре парада Бомарше: "Колен и Колетта", "Семимильные  сапоги",
"Депутаты де ла Аль и дю Гро Кайу", "Леандр, торговец успокоительным, врач и
цветочница". В этих небрежно написанных текстах, единственной целью  которых
было позабавить, исследователи нашли наброски  некоторых  персонажей  и  тем
"Цирюльника" и "Женитьбы". Это вполне естественно.  Не  думаю,  однако,  что
есть нужда слишком подробно останавливаться на безделках  Бомарше,  которыми
сам он отнюдь не гордился и которые не публиковал при жизни. Парады  нередко
бывали гривуазны и уснащены более или менее смелыми намеками.  Играли  их  в
полумраке, чтобы позволить женской половине публики краснеть, не привлекая к
себе внимания. В те времена зрители повсюду видели двусмысленности. Малейшее
словечко, самая невинная фраза тотчас  наполнялись  скабрезным  содержанием.
Шерер  наткнулся  в  "Альманахе  зрелищ"  на  прелестный  пример   подобного
умонастроения:  "Некая  знатная  дама,  присутствовавшая  на   представлении
"Короля Лира", услышав полустишье: "Отцом хочу я быть!",  воскликнула:  "Ах!
Как это непристойно".
     Пари-Дюверне, отнюдь не мизантроп, нередко  приглашал  всю  компанию  в
Плезанс -  свой  замок  в  окрестностях  Ножан-сюр-Марн.  Еще  чаще  веселое
общество собиралось в Этиоле, у Шарля Ленормана, финансиста  и  генерального
откупщика,  оставшегося  в  истории  главным  образом  как  счастливый   или
несчастный - в зависимости от точки зрения -  супруг  Жанны  Пуассон,  более
известной под именем г-жи де Помпадур. Здесь в присутствии маркизы, которая,
впав в немилость, вернулась к мужу, а также  других  знатных  дам,  например
г-жи д'Эпине, Бомарше и Жюли разыгрывали вдвоем или с кем-нибудь  из  гостей
пресловутые парады. Брат и сестра - пара,  быстро  вошедшая  в  моду,  -  не
пропускают ни одного празднества, ни одного пиршества, где на стол  подаются
новинки кухни - ортоланы, волованы и перепелки "а ла  финансьер".  Состояние
обязывает!  На  этих  беззаботных  празднествах   у   Бомарше   завязываются
мимолетные романы, реже дружеские отношения.  Но  чем  дальше,  тем  трезвее
смотрит он на окружающее. Этот мир никогда не станет его миром. Он уже вынес
ему приговор: получать, брать или просить, разве не к  этому  сводится  весь
секрет жизни придворного? Но зато в обличье Жана-дурака Бомарше  может  дать
себе волю, поиздеваться, сбить спесь с генеалогического древа:
     "Кассандр. Но разве он не приходится вам дедом по отцовской линии?
     Жан-дурак. Разумеется, сударь, это мой дед по  отцовской,  материнской,