ладоши,  целуют  меня  и  производят  адский  шум,   который   кажется   мне
божественной гармонией".
     Так, словно по волшебству, Бомарше было возвращено все - честь,  доброе
имя, гражданские права и даже  должность  бальи  Луврского  егермейстерства.
Добрая фея победила злую. Но как человек прозорливый, он понимал, что фея на
самом деле одна и та же и  что  у  правосудия  фальшивые  весы.  Поэтому  на
следующий день он опубликовал свою "Речь к парламенту", которую произнес  бы
накануне,  не  останови  его  друзья.  Этой  речью,  весьма   неодобрительно
встреченной в  Версале,  Бомарше  доказывал,  что  может  служить  королю  и
Франции, не отказываясь ни от одной из своих идей. Гражданин в  нем  никогда
не отступал перед верноподданным. С этой точки зрения он,  конечно,  всегда,
всегда был одним и тем же. И не будь  весы  Истории  такими  же  фальшивыми,
стойкость Бомарше всегда приводили бы в пример. Но до этого еще далеко.
     Оборвем эту главу о безумных днях на 7 сентября 1776  года  не  потому,
что 8-го день его стал разумнее, а просто потому, что пора навести кое-какой
порядок в нашем рассказе.

        ^T12^U
        ^TТАТАРИН В ПРОВАНСЕ^U

                                 И  я,  подобно татарину или древнему скифу,
                                 свирепому  и  дикому,  атакующему всегда на
                                 равнине  с  легким мечом в руке, я сражаюсь
                                 один,   обнаженный  до  пояса,  с  поднятым
                                 забралом:  и  когда  мое  копье,  брошенное
                                 сильной  рукой, летит со свистом и пронзает
                                 противника,  все знают, кто его метнул, ибо
                                 я начертал на нем: Карон де Бомарше.

     Прежде чем нам всецело заняться американскими делами  Бомарше,  которые
были самым прекрасным его приключением, надо, мне кажется, завершить наконец
историю с г-ном де Лаблашем. Правда, тем самым мы несколько забегаем вперед,
потому что процесс в Экс-ан-Провансе состоялся в 1778 году; но, чтобы  верно
понять биографию нашего героя, мне представляется необходимым именно  сейчас
покончить с вопросом о наследстве Пари-Дюверне.
     Несколько месяцев спустя после своей триумфальной реабилитации, которая
вернула ему все гражданские права,  г-н  де  Бомарше  снова  познал  счастье
отцовства. Амалия-Евгения родилась 5 января 1777 года. И хотя это  радостное
событие не побудило Бомарше узаконить свою связь с Марией-Терезой - они  еще
восемь лет прожили в морганатическом браке, - он  все  же  счел  необходимым
навести порядок в своих денежных делах. Отцовство  странным  образом  всегда
возвращало его в мир вещей. И денег.
     О своем сыне он, как вы помните, писал в  1769  году:  "Душа  радуется,
когда думаю, что тружусь для него". А  американское  предприятие,  может,  и
принесло славу, но не имело никакого отношения к коммерции, если не  считать
вывески. Чтобы продолжать свою войну с Англией и обеспечить будущее Евгении,
Бомарше во что бы то ни  стало  должен  восстановить  потерянное  состояние,
которым по решению суда теперь распоряжался Лаблаш. Но правосудие - азартная
игра, и последняя карта еще не была бита.
     Приговор, вынесенный не в пользу Бомарше, был отменен в  1775  году,  а
дело отправлено на пересмотр в  провансальский  парламент.  Мы  видели,  что
Лаблаш,  желая  воспользоваться  поездками  своего  противника  в  Англию  и
лишением его гражданских прав, сделал все, чтобы ускорить рассмотрение дела,
но Бомарше добивался обратного и одержал победу: слушание было  отложено  до
лета 1778 года. Что же касается его существа, то досье  оставалось  все  тем
же, и отсрочка практически ничего не меняла. Я пишу это, чтобы  сделать  все
необходимые оговорки и чтобы мне простили вольное обращение с хронологией.
     В июне Бомарше поехал  в  Марсель  вместе  с  Гюденом,  которого  тогда
приняли  в  Провансальскую  академию.  И  конечно  же,  наш  Фигаро  задумал
кое-какие проделки. Он не был равнодушен  ни  к  марсельскому  порту,  ни  к
марсельским театрам и тут же организовал отправку то ли одного, то  ли  даже
двух больших кораблей в Америку, а  в  театре  -  постановку  своих  драм  и
"Севильского цирюльника". Добавьте к этому бездну времени,  потраченного  на
всяческие удовольствия. Гюден, не  перестававший  удивляться,  рассказывает,
что его дорожный товарищ "прикрывал свое участие в общественной жизни вуалью
развлечений". Этого я не буду касаться. В альковных делах Бомарше никогда ни
к чему себя не принуждал. Тут он тоже всегда оставался одним и тем же.
     Тем временем его главный враг, его злой гений царил в Эксе,  разгуливая
в мундире генерал-майора. Граф тоже не изменил своих привычек. В Эксе всюду,
где только можно, он выставлял напоказ свои гербы. За несколько  месяцев  он
издал множество брошюр,  мемуаров  и  памфлетов,  собрал  вокруг  себя  всех
недоброжелателей и завистников,  в  том  числе,  конечно,  и  Обертенов,  и,
пустившись во все тяжкие, не побрезговал даже литературными услугами шевалье
д'Эона. Короче говоря, в  полусонном  Эксе,  где  всем  было  невдомек,  что
Бомарше может метать молнии, но где еще не забыли стрел, направленных им  во
всех провансальцев и, в частности, в господина Марена, Лаблаш  находился  на
уже завоеванной территории. Гениальный  сутяга;  он  нашел  подход  ко  всем
судьям, которым весьма льстили и его светская обходительность и всевозможные
знаки внимания со стороны столь влиятельного вельможи. Наконец, и  это  было
уже рекордной подлостью, Лаблаш попытался нанять себе на службу  сразу  всех