от своего бесправного положения, что его желание представляется  мне  вполне
законным. Я не прошу Вас о снисхождении касательно существа дела, но  Вы  бы
крайне меня обязали, ежели содействовали бы тому, чтобы оно было рассмотрено
до каникул.
     Имею честь оставаться Вашим и т. д. Морепа".
     Судьям, которые в первый раз ослушались министра юстиции,  стало  ясно,
что теперь им  придется  подчиниться,  ибо  они  почувствовали  в  бархатной
перчатке железную руку  Морепа.  Ошельмованному  Бомарше  оставалось  только
подготовить вместе  с  адвокатом  Тарже  свою  защитительную  речь.  Мученик
Бомарше и непорочная дева Тарже - так они шутливо называли друг друга  -  за
несколько ночей продумали план защиты. Ги-Жан-Батист Тарже отказался в  свое
время выступать перед парламентом Мопу, и с того времени  он,  увы,  потерял
свою невинность. Странная судьба была у  этого  блестящего  адвоката.  Очень
знаменитый во время Людовика XVI,  избранный  в  сорок  лет  во  Французскую
Академию, он во время революции едва не погиб, но  не  от  гильотины,  а  от
смеха. Эта история настолько  забавна,  что  ее  стоит  рассказать.  Он  был
депутатом  Генеральных  Штатов,  и  речь,  которую  он   произнес,   впервые
поднявшись там на трибуну, вызвала невероятный шум в зале. Тарже должен  был
предложить своим коллегам  текст  (обращения  к  королю.  Поскольку  он  был
знаменит и весьма уважаем, то стоило ему заговорить, как в  зале  воцарилась
полная тишина. Слышно  было  как  муха  пролетает.  Но  тишина  эта  длилась
недолго.
     - Сир, - начал адвокат Тарже. - Национальная ассамблея имеет честь...
     Вопли, крики: "Никакой чести!" - "Выкиньте слово "честь".
     - Сир, - снова заговорил удивленный  Тарже,  -  Национальная  ассамблея
кладет к стопам Вашего Величества...
     Снова крики и топот ног, да  такой,  что,  как  рассказывает  очевидец,
задребезжали стекла и затряслись перегородки: "Никаких "к  стопам",  никаких
"к стопам"!"
     - Сир, - снова заговорил Тарже уже  дрожащим  голосом,  -  Национальная
ассамблея предлагает Вашему Величеству...
     Формула вызвала аплодисменты. Тарже, несколько успокоенный, продолжал:
     - ...предлагает Вашему Величеству принять в качестве приношения...
     Неописуемый шум. Сквозь вопли несчастный  с  трудом  разобрал,  что  от
слова "приношение" ему тоже надо отказаться. И так в течение часа знаменитый
академик, глава адвокатуры, вынужден был слово за  словом  исправлять  текст
своей речи, как школьник, не  выучивший  урока,  -  он  чувствовал  себя  на
трибуне, словно яод пыткой. С этого памятного заседания Тарже не мог  больше
рта открыть на публичном месте, чтобы его тут же не начали прерывать. Ему не
отрубили голову, потому что он превратился в забаву.
     Когда он умер, уже во времена империи, люди над ним все  еще  смеялись.
И, провожая глазами похоронные дроги с его гробом, все повторяли одну из его
знаменитых   фраз,   произнесенную   им,   когда   он   был    председателем
Конституционного собрания: "Я призываю вас, господа,  сочетать  миролюбие  с
согласием, за которыми последуют мир и покой".
     "Согласие" издавна было любимым словом Тарже.  Он  употребил  его  и  в
парламенте, собравшемся на торжественное заседание 6 сентября 1776  года,  в
заключительной части  своей  речи,  которая  является,  спору  нет,  высоким
образцом этого жанра:
     "Здесь, на глазах  у  публики,  в  силу  вердикта  блюстителей  закона,
счастливым образом пришедших к единодушному согласию, г-ну де Бомарше  будет
по праву возвращено высшее благо  человека  во  всяком  обществе,  а  именно
честь,  которую  он,  в  ожидании  пересмотра  дела,  доверил  общественному
мнению".
     "Публика", которой собралось в зале видимо-невидимо,  чтобы  чествовать
Бомарше, приветствовала слова Тарже одобрительными криками. Когда адвокат на
стороне ее героя, этого вполне достаточно, чтобы  ему  рукоплескали.  Прежде
чем предоставить слово Сегье, председателю пришлось  восстановить  тишину  в
зале. Поскольку генеральный прокурор  тоже  потребовал  полной  реабилитаций
Бомарше, тот немедленно был восстановлен во всех правах. "Публика  встретила
постановление  суда  восторженными  аплодисментами,  -  рассказывает  Гюден,
который при этом присутствовал. -  Бомарше  окружили,  все  его  обнимали  и
поздравляли, а потом под несмолкающие аплодисменты собравшихся  подняли  его
на руки и понесли из зала  суда  до  кареты.  На  Бомарше  смотрели  как  на
человека, восстановившего попранную справедливость. Быть может, никогда  еще
дело частного лица не вызывало такого воодушевления".
     Прежде  чем  сесть  в  карету,  герой  этого  безумного  дня  торопливо
нацарапал несколько строк, которые велел отнести тому, кто в  этот  час  был
его главным сообщником, - Верженну.
                                      "Париж, пятница, 6 сентября 1776 года.
     Господин граф,
     меня только что судили, и под  гром  аплодисментов  с  меня  сняли  все
обвинения. Никогда еще  пострадавшему  гражданину  не  было  оказано  больше
почестей. Спешу Вам об этом сообщить, умоляя Вас положить  к  стопам  короля
мою живейшую благодарность. Я так дрожу от радости, что рука моя едва  может
водить пером по бумаге, чтобы выразить чувство глубокого почтения, с которым
я остаюсь, г-н граф, Вашим покорным слугой.
     Будьте столь любезны, г-н граф, передать эту радостную новость г-ну  де
Морепа и г-ну де Сартину.
     Вокруг меня толпятся не менее  четырехсот  человек,  и  все  хлопают  в