шепнул ему: «Товарищ Блохин хотел послушать. Скорее зови его». Дворник Блохин 
сидел на
стуле рядом со всеми и тоже слушал и теребил бороду. Однажды он сказал Ванванчу 
во дворе:
«Я раньше у купца Малинина в дворниках служил. Хрен бы он меня радио слушать 
позвал
бы... Видишь как...» — «Конечно, — сказал Ванванч, польщенный, — мы же 
большевики».
— «Ну», — подтвердил дворник.
Был еще папин кабинет со стареньким диваном, с небольшим письменным столом и
канцелярским шкафчиком, в котором стояли книги. Дальше по коридору размещалась
маленькая комнатка, в которой устроился счастливый Ванванч. У него была 
железная кровать
с никелированной грядушкой, маленький стол и маленький шкафчик, а в нем — его 
книги.
Еще была комната для бабуси с такой же железной кроватью, а еще — спальня с 
двумя такими
же кроватями для папы и мамы, и у окна — облупившийся гардероб. Этот гардероб 
служил
давно и многим, но все забыл, и душа его была мертва. Впрочем, это никого не 
беспокоило.
В конце коридора располагалась большая кухня с громадной кирпичной печью и с 
плитой
на ней. Угол кухни занимал объемный дубовый чан, в котором хранились запасы 
питьевой воды.
По утрам приезжал водовоз, и Блохин заполнял чан мутной водой из городского 
пруда. Бабуся
бросала в воду щепотку квасцов — через час вся муть оседала на дно. Ванванч 
никаких
несовершенств не замечал. Он плотно закрывал дверь своей комнаты, садился за 
стол, доставал
93
лист чистой бумаги и мелким аккуратным почерком заполнял каждый лист. В день по 
листу.
Так он решил. Роман был из жизни китайских коммунистов.
Название придумалось без промедления: «ЮDшин доброволец». Герой был похож на
Афоньку Дергача, обиды на которого не было. ЧтоDто пронзительно синее клубилось 
в раскосых
глазах ЮDшина, когда он смотрел сквозь прицел винтовки на скрюченные фигурки 
японских
оккупантов.
Постепенно он привыкал к новой школе. Это было добротное четырехэтажное здание,
пахнущее свежей краской. Был просторный класс, украшенный портретами вождей,
географической картой и живой Сарой Мизитовой, чьи розовые щечки и слегка 
раскосые
татарские глаза отвлекали Ванванча от науки. Взаимное расположение вспыхнуло с 
первых
же дней. Она сидела на первой парте и время от времени оборачивалась и, какDто 
изDза плеча,
всматривалась в Ванванча. Он ждал этого и подмигивал ей незаметно. Розовое на 
ее щечках
пунцовело, она опускала глаза и отворачивалась. Этот ритуал становился 
традиционным. Когда
Сара болела и отсутствовала, жизнь для Ванванча теряла всякий смысл. Героиня 
его романа
Динлин краснела точно так же и так же была стройна и боготворила ЮDшина.
Однажды на уроке истории они впервые услышали о том, что в древности татары 
нагрянули
на Россию. И тут же весь класс с любопытством уставился на Сару Мизитову. Она 
сидела
пунцовая. «В чем дело?» — спросила учительница истории. «А Мизитова тоже 
татарка!» —
брякнул Саня Карасев. «Что за глупости, — сказала учительница строго, — я же 
говорю: в
древности!..»
Помнится, тогда Ванванч пожалел Сару, но и восхитился. К ее изящному обаянию
прибавился еще и этот флер. И он принялся подмигивать ей с двойным усердием.
Дома он открылся только бабусе. «Вай! — воскликнула она по своему обыкновению. 
—
А как же Леля?» Он ничего не ответил, и бабуся предложила ему пригласить Сару 
зайти к ним.
Он пригласил, но она не захотела. Однажды вечером, когда он сидел в своей 
комнате, в окно
тихонько постучали. Он выглянул — внизу стояла Сара. Заглянуть в комнату она, 
конечно, не
могла: это же был бельэтаж, но ее ручка дотянулась до стекла, и раздалась 
волшебная музыка.
Он успел крикнуть бабусе, что пойдет погулять, и скатился с крыльца. Они пошли 
по улице
Восьмого марта и по улице Ленина, мимо деревянного цирка, мимо гостиницы, и