подливочка... О! А вот и капустка готова!
Меркнет аромат французских духов, вытесненный благоуханием нового блюда. Юзя
Юльевна отрезала ломоть капусты, плюхнула его на блюдце, залила сверху сухарной 
подливкой,
светлоDкоричневой, дымящейся.
— Прошу, — и протянула Акулине Ивановне.
— Да что вы! — Акулина Ивановна отпрянула, застеснялась, но всеDтаки вилкой 
отломила
хрупкий кусочек и пожевала. Проглотив яство, сказала, закатывая голубые глазки: 
— Ох ты,
Господи, хорошоDто как! Век бы ела!..
— Да вы ешьте, ешьте...
— Не, картошине снесу, — и понесла блюдце торжественной походкой.
Вдруг случалось, что Настя чувствовала себя лучше, и тогда ее неторопливая тень
привычно склонялась над столиком в кухне, и все становилось на свои места, 
словно от ее
худых, длинных пальцев только и зависела коммунальная жизнь, когда они мяли 
тесто или
подносили деревянную ложку к бледным губам, и пахло сытной гречневой 
рассыпушкой,
сельдереем или ванилью, и Юзя Юльевна, избавленная от будничных хлопот, 
напевала в своей
комнате поDфранцузски. Жоржетта на табурете раскатывала свой маленький кусочек 
теста,
пытаясь слепить пирожок, и, подражая Насте, тыльной стороной ладошки стирала со 
лба
мнимый пот и точно так же молчала, поджимая пухлые губки, и краснела при 
очередной неудаче.
— Ну, Настасья, ловка, — говорила восхищенная Акулина Ивановна, — ну ловка...
Ночью Ванванч не проснулся, когда во входную дверь резко позвонили. Было часа 
два.
Он спал благополучно в гуще наивных сновидений, из которых не все, правда, 
знаменовали
удачи, но сюжеты были привычны и, если даже вызывали тягостные сердцебиения, то 
лишь на
один миг, чтобы затем смениться счастливым исцеляющим порханием над предметами 
или
лицезрением маминого лица, ее теперь уже заинтересованных, любящих 
миндалевидных глаз.
И, не пробуждаясь, он ощущал теплое спасительное прикосновение няниных ладоней, 
а
впрочем, они, может быть, тоже лишь снились.
Он спал, почмокивая губами, а в квартиру вошел заспанный управдом Печкин и с 
ним
еще двое. Один пожилой с отвислыми усами, другой молодой с окаменевшим лицом. 
Двери им
открыл Каминский в неизменной своей тройке, при галстуке, будто и не ложился.
— Остальных подымать? — спросил Печкин. — Или пусть спят?
13
— Я вам кого назвал? — устало и неприязненно прошипел пожилой усатый.
— Каминского...
— Ну?
— Я Каминский, — улыбнулся Ян Адамович и протянул руку.
Пожилой руки не подал, вытащил из кармана листок и сказал, словно самому себе:
— Гражданин Каминский, будем производить изъятие...
— Вот как? — удивился Ян Адамович. — Это интересно, прошу. — Жест был такой,
будто он приглашал дорогих гостей к столу, уже накрытому, праздничному, 
истомившемуся, с
хрусталем, с тяжелыми блюдами, приминающими крахмальную скатерть. Юзя Юльевна 
уже
стояла в распахнутых дверях свежая, розовая, гостеприимно улыбаясь изDпод рыжих 
кудряшек.
— Моя жена, — сказал Каминский, — прошу... Все протекли в комнату, где у окна 
на
диванчике, свернувшись калачиком, спала счастливая Жоржетта.
— Тише, тише, — распорядился шепотом пожилой, — ребенка будить не надо.
— Да ничего, не беспокойтесь, — сказала Юзя Юльевна, затем произнесла несколько
слов поDфранцузски.
— А вот этого не надо, — поморщился пожилой наподобие Ирины Семеновны, —
давайтеDка поDрусски.
Сильный, насмешливый аромат французских духов сопровождал беседу.
Наступила тишина. Только шелест, шуршание и шорох, да скрип пера. Мартьян, 
замирая,
скрывался в уборной. И небогатый улов в виде ниточки жемчуга, да двух золотых 
крестиков, да
двух обручальных колец, да тощей пачки помятых пятирублевок...
— А где остальноеDто? — спросил пожилой без интереса.
— Это все, — улыбнулся Каминский.
— Глубоко затырил, — хмыкнул молодой.
— Ладно, без глупостей, — сказал напарник, и Каминскому: — Что ж это вы,