— Мамочка, — сказал он неожиданно, — я люблю Мартьяна, он хрестьянин...
— О? — воскликнула мама без всякого интереса.
Остальное осталось для Ванванча за границей понимания.
Пришла в комнату Ирина Семеновна, растеряв остатки своей недавней гордости, 
теребила
пуговицу на кофте и просила маму глухим, капризным голосом:
— Ты у нас начальница, партейная, слышьDка, не дай старика обидеть.
— Да вы что? — И красивое мамино лицо стало чужим и далеким. — Какая я 
начальница?
Вы что?.. Вы его сами не обижайте, при чем тут я?
— СлышьDка, ты не дай, не дай. Его кулаком кличут, а нешто он кулак? Этак про 
любого
сказать можно. Кулаки, они знаешь какие? Уууу... А онDто кормилец наш... Глянь 
на него: вишь
тихий какой? Нешто кулаки такие?
— Да при чем тут я? Я на фабрике работаю, — обиделась мама.
— А чего ты, ласточка, к ей причепилась? — спросила няня. — У ей своих забот 
хватает...
Ирина Семеновна заплакала, и Ванванч заплакал тоже.
Акулина Ивановна вывела соседку из комнаты, бубня ей на ухо успокоительные 
слова.
— Он кулак, — сказала мама Ванванчу, — а кулаки грабят народ, они коварные и
жестокие.
— А как они грабят? — спросил Ванванч, задыхаясь от волнения.
Но мама ничего не ответила и вышла из комнаты. А героическое сердце Ванванча 
под
влиянием различных загадочных процессов тоже увело его в коридор, мимо 
коммунальной кухни,
где сидел на табурете тихий кулак Мартьян, сжимая самокрутку в жилистой ладони. 
Ванванч
пробрался туда, где в темной глубине коридора возле самой двери Ирины Семеновны
притулился небольшой мешок из серой холстины, и прикоснулся к нему пальцами. От 
мешка
тяжело пахло Мартьяном, кулацким грабительским духом... Это уже потом, спустя 
час или
два, началась в квартире паника, будто крысы прогрызли мешок. Тонкая струйка 
белой муки
стекала на старый дубовый паркет.
— Да у нас сроду крыс не было, — удивлялась Акулина Ивановна.
— Да кто ж ещеDто? — сокрушалась Ирина Семеновна. — Говорила тебе, Мартьян, не
кидай мешок у двери!
В это время Ванванч, забыв о собственном подвиге, сидел в комнате напротив 
Жоржетты,
и каждый на своем листке воссоздавал цветными карандашами свой мир 
революционных грез
и пролетарских наслаждений.
12
— Красивая! — в это же время говорила Акулина Ивановна на кухне, поражаясь
ослепительно белому кудрявому кочану цветной капусты, который Юзя Юльевна 
похлопывала
по бочкам, прежде чем опустить в кипящую воду. — А вы ее так и варить будетя, 
не порезамши?
Ну надо ж, ровно цветок какой!
Пока что аромат духов заглушал в кухне все остальные.
— Вот так, — говорит Юзя Юльевна, выглядывая изDпод рыжих своих кудряшек, —
затем вот так... Вы глядите, Акулина Ивановна, глядите, потом и сами Отарику 
сварите такое...
— Да рази ж я смогу? — лукавит Акулина Ивановна. — Это ваше господское умение, 
а
я ни в жисть не смогу.
— Да что ж тут мочьDто! — удивляется Юзя Юльевна и опускает кочан в кипящую 
воду.
— ОпDля! Теперь подождем. — Она уходит в комнату, возвращается и потирает 
розовые руки.
А Акулина Ивановна заглядывает в кастрюлю. Губы ее вытянуты поDученически, и 
голубые
глазки прищурены, чтобы запомнить все и не прозевать главного. — Теперь мы 
посолим
водичку, — улыбается Юзя Юльевна, — вот так. А теперь мы приготовим сухарики. 
Белые,
Акулина Ивановна, только белые и только хорошо подрумяненные... Мы их в 
ступочку, вот
так, и побьем, побьем, опDля... — ступка сияет золотым сиянием. Капуста варится.
 Сухари
крошатся. — Теперь мы на эту конфорку поставим маленькую кастрюлечку и положим 
в нее
маслице, вот так... Уууу, оно уже начало таять! Видите?
— Ага, — говорит зачарованная Акулина Ивановна.
— Теперь сухарики опрокинем в масло, вот так... Теперь фине!.. Получилась у нас 
сухарная