фабрику
имели, а ничего не накопили?
— Не успел, — покаялся Ян Адамович поDсвойски.
— Мы не успели, — улыбнулась Юзя Юльевна.
— Так, ладно, — сказал пожилой, чтоDто продолжая записывать, и вдруг спросил 
как бы
между прочим: — а Ирина Семеновна есть такая у вас?
— Соседка, — сказал Каминский.
— Ну и как вы с ней? Ладите?
— Очень даже, — сказала Юзя Юльевна, недоумевая.
Он посмотрел на нее какDто так, не поDмилицейски, с иным интересом. Она в ответ
улыбнулась непроизвольно обольстительно, откинула со лба рыжие кудряшки, но он 
уже снова
склонился над листком.
— Ну что, — спросил молодой, — будем дальше искать?
— Ладно, пошли, — поднялся пожилой, — еще успеем, — и оттолкнул буржуйские
ценности, — извините, ежели что...
— Да что вы, не беспокойтесь, — Юзя Юльевна пошла их провожать.
И тут дверь распахнулась, и на пороге застыла Настя, так что пожилой 
милицейский уперся
ей в грудь и поднял голову. Долговязая ее фигура загораживала дверной проем. На 
лице ее, как
обычно холодном и неприступном, не было ни гнева, ни даже раздражения, но 
милицейский
слегка отшатнулся. Он попытался ее обойти, да какDто не получалось. Тогда он 
сказал глухо:
— Ну чего вы, гражданка?.. Ну пройтиDто дайте...
Она медленно подняла руку, и эти оба выскользнули в коридор.
Ян Адамович уселся в кресло и закрыл глаза. Губы его подрагивали. Вернулась 
жена. У
нее было серое лицо. Она быстренько привычно накапала в рюмочку лекарства, 
плеснула воды...
— Силь ву пле, — и попыталась изобразить улыбку. Он глотнул снадобье и сказал 
ей
шепотом:
— Главное, не потерять человеческое лицо.
14
Покуда длилась эта легкая, по сравнению с другими, безобидная экзекуция, мама 
курила
в своей комнате папиросы одну за другой, и простоволосая Ирина Семеновна стояла 
над ней и
бубнила, словно невменяемая, одно и то же:
— Слышь, не ходи туда, про Мартьяна не скажи... Ну чего он? Чего тебе? Ну?.. Он 
в
дворники пойдет, Печкин обещал... Не ходи туда, слышь, ну их... Награбили, а 
теперя пусть с
их и спросют...
— Да я никуда не иду, оставьте меня в покое! — сказала мама.
— Ты у нас партейная, — говорила Ирина Семеновна и касалась ладошкой маминого
плеча, — а он, МартьянDто, тихий, слышь, не вредный...
Ванванч сладко спал в другой комнате, а Акулина Ивановна в одной сорочке сидела 
рядом,
не сводя с него глаз, и едва шевелила губами в оборочку.
Затем явно хлопнула дверь. За окном разлилось серое, угрюмое, арбатское. Ирина
Семеновна пошла на кухню. В дверях сказала маме:
— Спасибочко тебе...
Юзя Юльевна отправилась на кухню сварить кофе. Едва она вошла туда, как Ирина
Семеновна отскочила от плиты и исчезла. За нею потопал и Мартьян, растерев на 
полу
самокрутку валенком. Юзя Юльевна вдруг вспомнила странный вопрос милиционера и 
густо
покраснела, потом почемуDто вспомнила, как радостно навязывала Ирине Семеновне
попробовать ломтик цветной капусты и как та сказала, отводя взгляд:
— Мы етого не кушаем, на всю кухню вонь пошла...
«Идиотка», — подумала тогда Юзя Юльевна, а вот теперь, чтоDто сообразив, ахнула 
и
прикрыла ладошкой рот.
Затем были обычные будни, и вся квартира опустела, и Акулина Ивановна повела
Ванванча погулять. На этот раз они двинулись по Арбату, свернули в переулок, в 
другой, третий.
— Вот Калошин переулок, — сказал Ванванч, узнавая.
Кругом громоздилась тихая Москва, и затхлым духом несло из дворов, таким родным 
и
благородным. Ванванч был сыт, тепло одет, и няни мягкая рука вела его по 
хрустящим снежным
комочкам. У него не было прошлого, не было будущего, а только это серое 
февральское утро и
редкие прохожие, и пропотевшие редкие московские коняги, впряженные в грубые 
бывалые
сани. Мне трудно, почти неосуществимо представить сейчас, в девяностом году,