его на кухне, слово «писатель» приобретало особый смысл: это был уже почти 
СетонDТомпсон,
почти Тургенев, почти Даниэль Дефо. И когда на круглом лице писателя изредка 
возникала
располагающая улыбка, душа Ванванча воспламенялась.
Сквозь полуотворенную дверь Ванванч видел иногда, как гость восседал за столом 
и
карандаш в его руке многозначительно покачивался. В один из дней, когда все, 
словно
сговорившись, отсутствовали, Ванванч проник в папину комнату, подобрался к 
столу, увидел
чистый лист бумаги и прочитал единственную строку, черневшую на ней: «Мне 
девятнадцать
лет...» И тут он подумал, что тоже будет писать, сегодня же, сразу после школы, 
и его
произведение будет начинаться со строки: «Мне одиннадцать лет...» Наслаждение 
было велико,
и он позволил себе снова заглянуть в ящик письменного стола и прикоснуться 
пугливой ладонью
к теплой замшевой кобуре.
Детали, детали... разрозненные, почти неуловимые, мгновенно вспыхивающие в 
тумане
времен и гаснущие, и не тревожащие до очередной вспышки... И мама вдруг говорит 
Ванванчу,
что его пригласили в гости к начальнику строительства Балясину, то есть не к 
нему, а к его
сыну, очень хорошему мальчику, и они пригласили его давно, но все какDто было 
некогда, а вот
теперь, в выходной день, надо поехать, они ждут, и ты там сможешь поиграть, он 
очень хороший
мальчик, и у него, кажется, есть брат... В общем, будет, наверное, очень 
интересно.
За Ванванчем пришли сани, и кучер присвистнул, и рыжая лошадь побежала по
хрустящему снегу. Это было замечательно, особенно когда, миновав кварталы серых 
печальных
бараков, въехали в Пихтовку на окраине поселка, где среди не вырубленных еще 
деревьев
белело несколько свежих двухэтажных особнячков, в одном из которых проживал 
начальник
строительства.
И вот долгожданный гость вошел в широкую дубовую дверь, женщина в белом 
переднике
улыбнулась ему на пороге, а два мальчика его возраста протянули ему свои ладони.
.. Он понял,
что ехал именно к ним, женщина в белом переднике — их мама. Все было 
добросердечно,
сказочно. Вдруг появилась еще одна женщина с короткой темной прической и 
строгим, несмотря
на улыбку, лицом. Она сказала: «Катенька, отправляйтесь на кухню, дорогая, а то 
мы ничего
не успеем». Женщина в белом переднике исчезла. Ванванч понял, что вновь 
пришедшая и
есть настоящая мама. Ее звали Маргарита Генриховна. Знакомство произошло 
стремительно,
просто, без излишних замысловатостей.
Дом поразил его своими размерами и убранством. Он никогда не видел таких 
больших
прихожих и комнат, люстры переливались над овальным столом, и странное растение 
тянулось
из деревянной кадушки, касаясь потолка. ПочемуDто на мгновение вспомнилось 
мамино лицо,
когда она снаряжала его в гости: какоеDто легкое недоверие озаряло его, и в 
интонациях, которые
проскальзывали в ее речи, таилось едва угадываемое неодобрение или насмешка.
И вот уже мальчики сидели в детской за столом, и Ванванча учили играть в 
«морской
бой». Сына Балясина звали Антоном, но в обиходе это звучало как Антик. Антик 
был на год
старше Ванванча, это позволяло ему быть ироничным и снисходительным. Его 
двоюродного
брата звали Федей, а дома это звучало как Фунтик. Он был на год младше Ванванча,

добросердечен и большой весельчак. Проигрывая, он недолго страдал, а после 
посмеивался
над собой: «Эх, какой же я дурачок! Надо было вот так ходить, а? А яDто...»
За обедом все сидели за овальным столом, и расторопная, улыбчивая Катенька 
разливала
по тарелкам борщ, оглядывала стол поDхозяйски, пока Маргарита Генриховна не 
роняла:
«Катенька, можете идти, дорогая... пока как будто ничего не нужно...» Все ели,