в руке африканским оружием. А в это время Нина Афанасьевна как раз завершала 
африканскую
тему, подбрасывая бересту в раскаленную крышку от бачка. Она успела сообщить, 
что
капиталисты эксплуатируют негров, как вдруг смешалась, и даже в полутьме было 
видно, как
ее щеки покрылись густым румянцем, и все по привычке повернули головы к окну: 
там,
прижавшись к самому стеклу лицом, стоял Отто и подавал учительнице все те же 
таинственные
сигналы. Ванванч, конечно, уже сидел рядом с Лелей. Треск бересты заглушал 
срывающийся
голос учительницы. Всё выглядело значительным в отсветах красноDбелого пламени..
. И вот,
наконец, задребезжал колокольчик, и все кинулись вон из школы, туда, где 
Афонька Дергач
подпрыгивал на месте, потрясая копьем, а в сторонке прогуливался насмешливый 
немецкий
инженер.
Был ли он коммунистом? Наверное, думал Ванванч, а кем же еще, если приехал в 
тайгу
помогать советским рабочим... Он был, наверное, одним из тех, что приехали в 
Москву совсем
недавно как гости партийного съезда. Об этом съезде папа Ванванчу почти не 
рассказывал. Он
был делегатом этого съезда и, вернувшись из Москвы, привез всем подарки: маме — 
кожаные
перчатки, бабусе — шерстяную кофточку, Ванванчу — коричневые полуботинки и
«Приключения Тома Сойера». Потом он извлек из чемодана небольшую коробку, и 
Ванванч
выкрикнул радостно: «Печенье?!.» Папа засмеялся, откинул картонную крышку и 
показал всем
двенадцать тоненьких книжечек. На каждой было вытеснено: Ленин. «Это наше
большевистское печенье, — сказал папа, — ты отгадал...» У папы было веселое 
лицо, веселое
и усталое, а мама и бабуся очень суетились, чтобы его накормить и дать ему 
отдохнуть, и
Ванванча отправили спать, и он пошел, но нехотя и медленно. Сначала пощупал 
тонкие
книжечки, потом примерил мамины перчатки, постоял, посмотоел, как бабуся 
собирает со стола,
и вдруг до него донёсся едва слышный папин шепот: «Представляешь, за Кирова 
было отдано
больше голосов, чем... представляешь?..» — «Не может быть!..» — прошелестела 
мама. «Да,
да, потом какDто некрасиво суетились, пересчитывали и объявили, что при 
подсчете допущена
была ошибка. Вот так...» — «Но это же невероятно!» — прошептала мама. — «Да, — 
сказал
папа, — чтоDто во всем этом отвратительное, а? ЧтоDто нечистое, а?..» — «Ну и 
ну...» —
сказала мама и тяжело вздохнула. Ванванч оглянулся. Папа жадно курил папиросу. 
Мама тоже
курила и, прищурившись, смотрела в сторону, как бывало, когда ей чтоDто было не 
по душе.
...Да, и вот Ванванч заглянул в папину комнату. Подошел к самому столу и вдруг 
увидел,
что в папиных руках — револьвер! «Интересно?» — спросил папа. Ванванч кивнул и 
кончик
языка высунул, благоговея. «Он настоящий?» — спросил он шепотом. «Конечно, — 
сказал
папа, — это дамский браунинг, видишь?.. Видишь, какой он маленький? Маленький, 
да
удаленький, видишь? Шестизарядный, — папа и сам говорил поDмальчишьи, с 
придыханием,
— ты видишь? Тут такая маленькая штучка — это предохранитель, видишь? Если его 
опустить,
вот так, он будет стрелять...» — «А если не опустить?..» — «А вот, — сказал 
папа с
восхищением и нажал спусковой крючок. Щелчка не последовало, — хорош?» — «А 
зачем он
тебе? — спросил Ванванч с дрожью. — ВойныDто ведь нет...» — «Ну, мало ли,— 
засмеялся
папа снисходительно, — мы ведь окружены врагами... мало ли... — потом он 
вгляделся в лицо
сына и сказал: — Смотри, не дотрагивайся, слышишь? Чтобы не случилось беды. Ты 
слышишь?
Пожалуйста, я тебя очень прошу, очень прошу... никогда...» Он вложил браунинг в 
коричневую
кобуру и спрятал в ящике стола. Потом Ванванч не раз видел, как папа