Вера сияла.
«Какой же ты добрый, — приговаривала она, поглаживая пальто, — вот спасибочки...
 вот уж
подарочек!.. Ну, что сказать надо!» — крикнула она и стукнула Витьку по затылку.
 Витька
церемонно поклонился. Ванванч проглотил эту порцию признательности. Праздник 
был в самом
разгаре. У тети Веры горели щеки. Ванванч упивался...
Он не помнил, как добежал до своего подъезда и, задыхаясь, взлетел на четвертый 
этаж,
с тайной надеждой, что вот распахнутся двери нижних квартир и громкий хор 
восхищения
выплеснется ему вслед.
Бабуся ничего не могла понять. Она делала большие глаза и причитала, но он был 
строг
и неумолим, и даже топнул ножкой, обутой в валенок с галошей. «БаликDджан, — 
бормотала
бабуся, — цават танем, что ты сделал! Мама будет сердиться, кянкит матах!» — 
«Нет! —
крикнул он, очарованный недавним праздником. — Это мое пальто!.. Мое!..» В этот 
момент
раздался звонок в дверь, и на пороге выросла тетя Вера с безумными глазами. В 
руках она
держала его пальто, но он уже был неудержим, он рассказывал то Ирине Семеновне, 
то Насте
о том, что он совершил вот только что, сейчас и как Витька был счастлив, и при 
этом глаза
Ванванча сверкали, и все тело била мелкая дрожь. Бабуся тем временем вытащила 
из стенного
шкафа его старое повытершееся пальтишко и вручила его тете Вере. «Вот, вот, 
возьми,
пожалуйста... это будет хорошо... пусть носит...» — «Ну, спасибочки, — 
кланялась тетя Вера,
— вот уж Витька сподобился, дуреньDто мой, ну надо же, Господи!..»
Теперь она держала подарок не дрожащими руками и глядела на всех не с виноватым
безумием, а поDхозяйски вцепившись и прижимая к груди, и, уже позабыв Ванванча, 
кланялась
бабусе. «Да ить совсем новое пальто!.. И Витьке, дураку моему, будет впору: он 
ить поменее,
чем вашDто... Ну надо же, спасибочки...» Она держала пальто под мышкой, ветхой 
стертой
подкладкой вверх и кланялась, кланялась.
...В международном вагоне поезда Москва — Свердловск они разместились таким
образом. Этот шоколадного цвета вагон, с мягкой ковровой дорожкой в коридоре, 
не был похож
на все остальные вагоны состава — зеленые, пыльные, с грязными стеклами окон, 
тускло
освещенные, забитые суетливыми пассажирами, только что поданные к перрону и уже
истоптанные, замусоренные, утопающие в крике и табачном дыму.
В международном вагоне из плафонов распространялся мягкий свет, посверкивали 
хорошо
начищенные медные детали, бесшумно отворялись двери в двухместные купе, где на 
подоконных
столиках сияли громадные настольные лампы под красными, желтыми, синими, 
зелеными
67
абажурами, и уютные, теплые диванчики примыкали к столу, а дверь в ароматный 
умывальник
была украшена ажурным узором из тщательно начищенной меди, и было тихо, 
добротно, и
приглушенно звучали голоса лениво разместившихся пассажиров.
Бабуся и Ванванч устроились в одном купе, а мама и папа — в соседнем. Ванванч
немедленно взобрался на верхнюю полку по медной лесенке, но тут же соскочил 
вниз, включил
настольную лампу и выключил. Обживался... Вдруг оказалось, что в соседнее купе 
не нужно
проходить через коридор, а папа, посвистывая, раздвинул стену, и оба купе 
соединились.
Затем возник солидный вкрадчивый неторопливый проводник с подносом, уставленным
стаканами в тяжелых подстаканниках из минувших времен, слегка склонил голову и 
удалился с
таинственной улыбкой. «Ва, — сказала Мария, — какой господин!..» — «Это уже 
чересчур...
— пробормотала Ашхен, — ну, что такое в конце концов!..» — «Ничего, ничего, — 
засмеялся
Шалико, — мы ведь тоже люди...» Он был смущен. Он поглядывал на насупившуюся 
Ашхен,
насвистывал чтоDто из «Кармен», и соловьиный его свист звучал на этот раз 
прерывисто и
непривычно. «Черт его знает, — сказал он, — когда я заказывал в ЦК билеты, я