негодник!»
— кричат няньки с лавочки, и тетя Вера опять выскакивает из подвала и бьет 
теперь уже его
— по шее, по затылку и уводит со двора.
Это так привычно, что без этого двор — не двор. Потом все мирятся, и начинается 
игра в
казаковDразбойников или во чтоDнибудь еще. Потом все сидят рядышком на бревне. 
Юрка
Холмогоров, самый сильный из них, губастый, с широким лицом, все время 
подбивается к
Нинке, а она отодвигается к Ванванчу. Ванванч рассказывает ей о Пантагрюэле, но 
она смеется:
«Да ну тебя!..» Сережка Желтиков в аккуратной курточке с белым воротничком, 
чистый и
голубоглазый; Петька Коробов, приземистый, ловкий, главный умиротворитель и 
танцор. «Кто
это Пантагрю... как?.. грюэль? Ловкий и хитрый?.. Это вроде меня? Да?..» И 
нынче тянет во
двор, когда бы не недавнее происшествие, еще часто вспоминаемое дома то ли 
благожелательно,
то ли с осуждением. Это случилось уже на исходе зимы. Нинка в своей кацавейке 
трудилась,
скатывая снежный ком, иногда подсовывая Ванванчу черную горбушку. В сочилинском 
окне,
за стеклом, подавал унылые сигналы ВитькаDкулак. «Иди гулять!» — крикнул 
Ванванч. Витька
замотал головой, замахал руками. «А у него пальта нет», — сказала Нинка. «А 
вчера? —
спросил Ванванч. — Как же он гулял вчера?» — «А яDто дома сидела, — сказала 
Нинка, — а
он в моем пальте ходил...» Действительно, Ванванч вспомнил, что на Витьке была 
эта же
кацавейка. Он снова посмотрел в окно. Витька, приникнув к стеклу, разевал рот и 
чтоDто кричал.
Ванванчу стало Витьку жалко. Неведомая сила повлекла его по умирающим сугробам 
в
сочилинский полуподвал. Нинка закричала вслед чтоDто бестолковое, пронзительное.
 Он
отмахнулся, и она засеменила следом и почемуDто громко смеялась. Он ворвался в 
духоту и
66
кислую вонь, и в желтом слабом свете лицо его казалось желтым. Тетя Вера 
гладила. Витька
сидел на подоконнике. Тут все перемешалось: Витька соскочил с подоконника, 
поDобезьяньи
замахал руками, тетя Вера застыла с утюгом в руке, Нинка заливалась на пороге. 
Ванванч
успел заметить, что произвел впечатление, но это было лишь преддверие праздника.
 Тут он
скинул свое пальто, недавно купленное ему, подбитое простеганной ватой, на 
блестящей
коричневой сатиновой подкладке, с коричневым же воротником из крашеного кролика,
 теплое
пальто, пахнущее магазином, он скинул его и выкрикнул в пространство: «Вот, 
пусть Витька
носит!..» — и посмотрел на тетю Веру, как она стоит, разинув рот, и откидывает 
волосы с
потного лба, как она поражена случившимся. Это он поразил ее, и в вытаращенных 
ее глазах
— то ли гнев, то ли восхищение... «Да ты что это! — выкрикнула она. — Да ведь 
дома
заругают!..» Витька тут же вцепился в пальто. «Во дурень! Ой, мамочки!..» — 
крикнула Нинка.
Ванванч оборотился к Нинке. Она приплясывала в дверях. Ему было приятно от 
всего
происходящего. ЧтоDто горячее переливалось в груди. «Да это ж нельзя... — 
пробормотала
тетя Вера с укоризной, — как же ты это... чего это?..» — «Это мое пальто, — 
заявил Ванванч
решительно, — пусть Витька носит. У меня другое есть.. Мне другое купят...» 
Витька уже
натянул подарок. Белыми жадными острыми пальчиками застегивал. «Ух, дома тебе 
дадут!..»
— сказала Нинка. Но тетя Вера уже любовалась сыном, и оглаживала пальто на нем, 
и
взглядывала на Ванванча, и всякий раз, как он ловил на себе ее взгляд, ему 
становилось жарко,
и голова приятно кружилась. «Мое пальто, — бормотал он, — что хочу, то и делаю..
.» — «Ух,
бабуся тебе даст!» — кривилась Нинка, но в голосе ее было ликование, и тетя