укладываются «Робинзон Крузо» и тетрадь в клеточку, куда он будет заносить свои 
впечатления
об увиденном на Урале. Это он решил в последнюю минуту. Прекрасная идея, и он 
говорит
бабусе как бы между прочим, но внимательно вглядываясь в выражение ее лица: 
«Это для
дневника... Буду вести дневник...» Бабуся счастлива. Он обращается к маме: 
«Хорошая тетрадь
для дневника, правда?..» — и видит, что мама какDто поDновому смотрит на него.
Да, вот какая важная и чуть было не упущенная мною деталь. Все это происходит в
присутствии Сиро и ее молодого мужа Миши Цветкова — лейтенанта авиации. Он 
летчикD
истребитель. Он худощав и жилист. У него загорелое лицо, темные волосы и 
насмешливая
гримаса, когда он говорит даже о серьезных вещах. Ванванч восхищен им, потому 
что он летчик,
но Миша почемуDто разговаривает с ним несколько пренебрежительно, без умиления, 
и это
насмешливое выражение сухого лица и непривычное невнимание к достоинствам 
Ванванча
65
самого Ванванча удручают. И ему кажется (он заставляет себя так думать), что 
Миша еще
просто не успел понять, как прекрасен Ванванч, которого все любят, ну, может 
быть, кроме
Ирины Семеновны, да ведь она чужая... И Ванванч старается особенно в 
присутствии летчика
выложить на блюдце свои главные достоинства. Ну, например, он показывает маме 
тетрадь
для дневника и громко, посматривая на Мишу, объясняет о своем намерении, и мама 
делает
большие глаза: «Да что ты говоришь!» И Миша, небрежно перелистав тетрадь, 
смеется, обидно
выпячивая красные губы: «Да брось ты врать!» — «Миша, как тебе не стыдно! — 
одергивает
его Сиро. — Кукушка не говорит неправду...» «Не люблю, когда врут, — кривится 
Миша. —
Да ты вел когдаDнибудь дневник? Аааа... вот тебе и ааа...» — «Ну, хватит», — 
говорит Ашхен,
и в ее больших карих глазах появляется свинец. «Слушаюсь», — говорит Миша и 
скалит
аккуратные зубы.
С Урала приезжает папа, чтобы перевезти семью. Вот он ходит по комнате в белой 
сорочке
с отложным воротничком, в черном пиджаке, в старательно начищенных хромовых 
сапогах.
ИзDпод рукавов виднеются тонкие папины запястья. Короткие черные усики над 
верхней губой
топорщатся при улыбке, и ямочка на подбородке, любимая ямочка, с ранних лет 
восхищающая
Ванванча. Как хорошо, когда папа улыбается. Тогда поблескивают его ровные зубы, 
ямочка на
подбородке шевелится, глаза увлажняются, и возле них возникают складочки. Он 
любит
посвистывать, подражая соловью. Многие из мелодий Ванванчу знакомы.
Вообще сборы в дорогу вдохновляют, не так ли? Но почемуDто нестерпимо влечет во 
двор,
где часть души, где Нинка в ветхом замызганном платьишке, наверное, скачет 
через веревочку,
а ВитькаDкулак — ее младший брат, презираемый всеми, ходит от одного к другому 
и канючит:
«Дай хлебушка, ну дай... дай семечек... дай курнуть... у, сука!..» Его 
отталкивают, даже, бывает,
и ударят, он утрется, отскочит в сторону и, когда его позабудут, швырнет камнем 
в обидчика,
бежит к своему подвалу, кричит истошно: «Мааам, чего они!..» И тут выскакивает 
тетя Вера,
бросается на всех сразу, а Витька хохочет и кричит: «Дай им, заразам! Дай им!..
» У него бледное
острое лицо, бледные злые губы, льняные масляные волосы. Он размахивает синим 
кулачком.
Его презирают, но он свой, свой, и это он в весеннюю распутицу, когда весь дом 
превращается
в ледяное болото, а все жмутся на небольшом пятачке, чтобы не промочить валенки,
 — и
когда в пылу игры чьяDто шапка или варежка улетает на середину этого болота и 
набухает там
и гибнет на глазах, это он под ликующие крики, поджав бледные злые губы, 
упрямый и склочный,
входит в воду, благодетель, вымокает насквозь и спасает. «Ты что ж это творишь,