жесты и слова. Конечно, это еще
внешние ускользающие
впечатления, но они уже с ним, и
это теперь навсегда.
Однажды Ашхен получила
очередное письмо из Тифлиса от
Шалико, и оно, как догадался
Ванванч, было причиной ее
тревоги. «Дорогая Ашхен, —
пишет Шалико, — как вы там с Кукушкой поживаете? Соскучился. У меня наступили 
какиеD
то странные времена. Мало того, что Лаврентий продолжает предавать анафеме 
поверженных
Мишу и Колю, но и со мной последнее время очень суров и неразговорчив. Я какDто 
спросил
его, в чем дело, и он, шлепая своими губищами и не глядя, как всегда, в глаза, 
сказал: «Ты что,
чистоплюй? Ты пьешь вино со своими братьями — заядлыми троцкистами! Делаешь вид,
 что
солидарен с ними, а мы, значит, не правы?.. Тебе что, колхозы не нравятся?.. А 
слово великого
Сталина тебе ничего?..» И пошел, и пошел... Как будто я против колхозов, 
представляешь? Я
не помню, Ашхен, чтобы мы с тобой выражали свое несогласие с линией партии. И 
Мишу, и
Колю мы осудили в свое время. Это же не значит, что мы должны их поDчеловечески 
презирать,
правда? Пусть катится к черту, интриган! Когда кругом столько истинных врагов и 
фашизм
Ванванч с мамой, 1930
60
поднимает голову, что он привязался к нашим? Знаешь, я хочу встретиться с 
Орджоникидзе.
Он сейчас отдыхает в Сочи. Я хочу попросить отправить меня кудаDнибудь в Россию.
 Здесь
вязкое болото, махровый подхалимаж и прочие политические игры... Хорошо, что 
мама едет к
тебе: Кукушка будет в надежных руках. А папу жалко...»
Ашхен поделилась с Изой, с Манечкой, с Зямой. Каждый из них отреагировал 
поDсвоему.
Иза сказала: «Какое хамство!.. Шалико — само благородство. Ты, Ашхеночка, не 
переживай.
Ты же знаешь, как я люблю ваши колхозыDморфозы... — Тут она насмешливо 
уставилась на
растерянную Ашхен. — Конечно, это противно, — всякие кавказские интрижки, и 
Шалико
должен оттуда уехать... Вообще какDто все странно, ты не находишь?» — «Нет, — 
сказала
Ашхен, — не нахожу... Партия нашла единственно правильную дорогу... Она 
объединила
беднейшее крестьянство. Скоро хлеб потечет рекой...» — «Конечно, — сказала 
Манечка, но
не смогла хохотнуть, как бывало. Лицо ее было похоже на румяную маску. Она 
чмокнула Ашхен
в щеку, но поцелуй получился грустный. — Конечно, конечно... — повторила она, — 
ешьте
хачапури. Пока хлеб потечет, я получила муку по карточкам. Вкусно?.. Ашхен, ты 
так хорошо
выглядишь!.. Пусть Шалико уедет оттуда, — сказала она с набитым ртом. — Как 
вкусно, а?!.
ИзDза какихDто колхозов ломать голову?..» — «Не говори ерунды!..» — обиделась 
Ашхен.
«Товарищи, — сказал Зяма, — если бы вы знали, как пролетарии на Западе нам
завидуют... И колхозам, и нашей пятилетке!.. Да вы что!..» Манечка наконец 
рассмеялась, как
только она умела. В старом буфете Каминских задрожали цветные стекла. Одну 
давно разбитую
долю Зяма какDто заменил картоном. Получилось прилично. «Когда кончилась война, 
— сказала
Иза, — вы с Ашхен утверждали, что через год мы построим социализм...» — «Да, — 
усмехнулся
Зяма, — ну, ошиблись... ну, я ошибся...» — Тут Манечка хохотнула. — «А ты разве 
не
ошибаешься? ЧеловекуDтаки это свойственно...» — «Я ошибаюсь у себя на кухне», — 
ответила
ему Иза, ни на кого не глядя. «Не говорите ерунды», — приказала Ашхен.
Хачапури было горячее, имеретинский сыр в нем таял. «Если бы в гамбургской 
тюрьме
было такое хочипури...» — сказал Зяма... «Хачапури», — поправила его Манечка, «.
..хачапури